Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Реноарестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело…

Я так устала. Не могу больше писать…»

Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула ивместо этого поставила «Далси Дьювин».

Я по сей день храню это наспех написанное, испещренноепомарками и закапанное слезами послание.

Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моихрук, и я посмотрел в глаза Пуаро.

– Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?

– Конечно, мой друг.

– А почему же вы не сказали мне?

– Во-первых, я и не предполагал, что вы можете такобмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но незаметить разницы просто невозможно.

– Но у той были светлые волосы?

– Парик. Белла надевала его во время выступления, этотконтраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один изблизнецов был блондином, другой – брюнетом?

– А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, вКовентри?

– Вы так бесцеремонно обошлись со мной, mon ami, –сухо сказал Пуаро. – Вы же лишили меня возможности говорить.

– Ну а потом?

– Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что высовсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть,выдержат ли ваши чувства испытание временем – настоящая ли это любовь илиочередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.

Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта,что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся,поднял листки с пола и протянул Пуаро.

– Возьмите, – сказал я. – Хочу, чтобы выпрочли.

Он молча прочел и поднял взгляд на меня.

– Что же вас тревожит, Гастингс?

Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Егообычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собойособых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:

– Она не говорит… не говорит… ну, в общем, безразличеня ей или нет.

Пуаро полистал страницы.

– Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.

– Что? Откуда вы это взяли? – в волнениивоскликнул я, подавшись вперед.

Пуаро улыбнулся.

– Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ейнебезразличны, mon ami.

– Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратныйадрес. Только французская марка, и все.

– Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найдуее, как только выдастся свободная минутка.

– Поздравляю, мосье Жак, – сказал Пуаро, сердечнопожимая руку молодого человека.

Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили изтюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте.Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивалболезненную бледность юноши, находившегося, во-видимому, на грани нервногорасстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:

– Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вотвсе напрасно.

– Как могли вы подумать, что девушка примет такуюжертву? – сдержанно заметил Стонор. – Да она просто обязана быласказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.

– Eh ma foi![81] Не миновать бы вамгильотины, – подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливыйогонек. – Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бывы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.

– Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, –сказал Жак. – Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверитьему свою тайну. Но боже мой! Что же теперь будет с Беллой?

– На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этомуповоду, – с искренним сочувствием сказал Пуаро. – Как правило, судьивесьма снисходительны к crime passionnel,[82] особенно когдаего совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающихобстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно…

– Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как быто ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы немои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И ещемоя проклятая оплошность – ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства,что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня доконца моих дней.

– Ну что вы, – сказал я, стараясь успокоить его.

– Конечно, то, что Белла убила моего отца,ужасно, – сокрушенно продолжал Жак. – Но я дурно поступил с нею.Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честново всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушейМарты и она бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул,надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая,какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, тосвершился бы высший суд – я получил бы по заслугам. Как же отважно онапризналась в своей вине! А ведь я готов был выдержать это испытание до конца,вы знаете.

Он помолчал немного, потом взволнованно продолжал:

– Не могу понять, зачем отец в ту ночь расхаживал вмоем плаще. Зачем надел его прямо на нижнее белье? Может быть, он сбежал отэтих иностранцев? А матушка, вероятно, ошиблась во времени, и грабители напалине в два часа. Или… или… она намеренно вводит вас с заблуждение, да? Неужелиматушка могла подумать… подумать… что… заподозрить, что это я… это я…

Но Пуаро поспешил разуверить его:

– Нет-нет, мосье Жак. Пусть эта мысль не мучит вас. Чтоже до остального, потерпите еще день-два, и я все объясню вам. Это весьмазапутанная история. А вы не могли бы подробно рассказать нам, что же все-такислучилось в тот страшный вечер?

– Собственно, и рассказывать-то нечего. Я приехал изШербура, как вам известно, чтобы попрощаться с Мартой, ведь мне предстоялоехать на край света. Было уже поздно, и я решил идти коротким путем – черезполе для гольфа, откуда рукой подать до виллы «Маргерит». Я уже почти дошел,как вдруг…