– Вот тебе и раз! – сказал Василий Петрович, находившийся впрекрасном настроении. – Довольно странный вопрос. Мне кажется, что красный –это значит не синий, не желтый, не коричневый… гм, ну и так далее.

– Это я знаю. А что такое «красный человек»? Разве бываюткрасные люди?

– Ах, ты вот о чем! Разумеется, бывают. Например,североамериканские индейцы. Так называемые краснокожие.

– Они этого еще в своем приготовительном классе непроходили, презрительно заметил Петя. – Они еще мартыханы.

Но Павлик пропустил мимо ушей эту шпильку. Продолжая пытливорассматривать отца, он спросил:

– А ты, папочка, разве индеец?

– В основном нет, – рассмеялся отец так звонко и весело, чтос его носа соскользнуло пенсне и чуть не упало в тарелку с голубцами.

– А тогда почему же Федька Пшеничников говорит, что тыкрасный?

– Вот как! Это любопытно. Но кто же этот самый твой ФедькаПшеничников?

– Один мальчик из нашего класса. У него отец – старшийписьмоводитель в канцелярии одесского градоначальника.

– Ах, вот как! Ну, значит, твоему Федьке и книги в руки!Впрочем, ты сам можешь убедиться, что я отнюдь не красный, а бываю красным лишьв сильные морозы.

– Однако это неприятно, – заметила тетя.

Вскоре после этого как-то вечером к Василию Петровичу поделам эмеритальной кассы заглянул некто Крылевич, казначей мужской гимназии,где преподавал Василий Петрович. Покончив с делами, Крылевич, который всегдабыл неприятен Василию Петровичу, остался пить чай, просидел часа полтора,ужасно надоел и все время заговаривал о Толстом, хвалил Василия Петровича засмелость и настойчиво просил дать ему на дом почитать доклад. Отец отказался.Крылевич, видимо, обиделся и, надевая в передней перед зеркалом свою плоскую,просалившуюся на дне фуражку с кокардой министерства народного просвещения,говорил отцу, сладко улыбаясь:

– Напрасно, Василий Петрович, вы не хотите доставить мне этонаслаждение, совершенно напрасно! Ваша скромность паче гордости.

Его посещение оставило неприятный осадок.

Были и еще кое-какие мелочи этого же порядка, вроде того,что при встрече с Василием Петровичем на улице некоторые знакомыераскланивались с подчеркнутым уважением, в то время как другие, напротив,здоровались крайне сухо, всячески стараясь показать свое неодобрение.

Перед самым рождеством разразилась катастрофа.

Павлик, которого только что «распустили» на каникулы,расхаживал перед домом в своей слишком длинной зимней шинели, сшитой «на рост»,и в новых калошах, которые удивительно приятно хрустели по свежему декабрьскомуснежку, оставляя превосходные зернистые отпечатки с овальным клеймомпосередине. В ранце у Павлика находился табель с отличными отметками за вторуючетверть, без неприятных замечаний и выговоров и даже с пятерками за внимание,прилежание и поведение, что, говоря по совести, было несколько преувеличено. НоПавлик благодаря своим невинным, шоколадно-зеркальным милым глазкам обладалсчастливой способностью всегда выходить сухим из воды.

Настроение у мальчика было вполне предпраздничное, и тольков самой глубине души шевелился неприятный червячок беспокойства. Дело в том,что сегодня перед выходом из гимназии приготовительный класс не удержался иопять устроил обструкцию. На этот раз обструкция заключалась в том, что, желаяотомстить грубому и нелояльному швейцару, не хотевшему открыть двери до звонка,ученики приготовительного класса коллективно бросили калошу в чугунную печкурядом со швейцарской, вследствие чего повалил едкий дым от горящего каучука, инелояльному швейцару пришлось заливать печку водой. В это время прозвенелзвонок, и приготовительный класс в полном составе успел разбежаться. ТеперьПавлик опасался, как бы это происшествие не стало известно инспектору и невызвало серьезных последствий. И это слегка омрачало чистую радость наступившихканикул.

И вдруг Павлик увидел именно то, чего он больше всегобоялся. По улице прямо на него шел курьер в фуражке с синим околышем и в пальтос барашковым воротником, из-под которого виднелся синий стоячий воротникмундира. Под мышкой он держал большую разносную книгу в мраморном переплете.Курьер неторопливо подошел к воротам, посмотрел на треугольный фонарь с номеромдома и остановился. У Павлика упало сердце.

– Где здесь квартира господина Бачей? – спросил курьер.

И Павлик понял, что он погиб. Это, конечно, был официальныйписьменный вызов родителям для объяснений по поводу поведения ученикаприготовительного класса Бачей Павла, то есть самое страшное, что только моглопроизойти с гимназистом.

– А что? Вызывают родителей? – с жалкой улыбкой спросилПавлик, не узнавая своего голоса, и, весь залившись краской, добавил: – Вы,дяденька, можете дать повестку мне, а я уж передам, а то что вам подыматься полестнице!

– Приказано под расписку! – строго сказал курьер, поправляясолдатские усы.

– Второй этаж, квартира номер четыре, – прошептал Павлик,чувствуя, что ему делается жарко, душно, тошно и ужасно.

Мальчик даже не сообразил, что курьер незнакомый. Впрочем,Павлик ведь учился всего лишь первый год и мог не знать гимназическихслужителей.

Едва курьер скрылся в парадном, как свет померк в глазахмальчика. Для него в один миг пропала вся красота мира, который между темпродолжал оставаться все таким же свежим и прекрасным. Так же заходило забелоснежным, с синими тенями Куликовым полем, за вокзалом, красное, морозноесолнце; так же за углом с музыкальным шорохом встряхивались крупные бубенцы нахомуте озябшей извозчичьей лошадки; так же дымились миски с горячим клюквеннымкиселем, выставленные кухарками на балконы; так же алели на балконных перилахтолстые валики хрупко-голубого снега, а пар над мисками был такой жеклюквенно-красный, как и сам остывающий кисель; так же празднично дышала улицабодрым движением езды и ходьбы.