Посочувствовала я. Он снял фуражку, помотал головой, моргнулдва раза и попробовал что-то сказать. Мы загрузились в свое транспортноесредство и отчалили, страж сделал попытку помахать нам рукой.

— И после этого ты не хочешь попробовать? — сноваполезла ко мне сестрица. Мысль провести отпуск в коммунальном раю ее невдохновляла.

— Я подумаю, — лениво кивнула я с целью отделатьсяот глупых разговоров и увеличила скорость, что позволило мне высадить Мышильдучерез двадцать минут. Она с грустью во взгляде сказала:

— Пока, — и исчезла в своем подъезде, а янаправилась к своему дому.

В квартире меня ждал сюрприз. На диване бочком, сложив рукина коленях, сидел предпоследний и поглядывал на меня с некоторым томлением. Помоему мнению, в настоящий момент он должен был находиться в квартире своейматушки, а не сидеть на диване с таким дурацким видом.

Об этом я ему и заявила. Предпоследний, томясь и потираяладошки, поднял на меня затуманенный взор и сказал:

— Елизавета, я решил вернуться.

— В эту квартиру? — уточнила я.

— Нет, — отчаянно помотал он головой. — Яхочу вернуться к тебе.

— Вы что, все с ума посходили? — возмутилась я.

— Нет, — опять помотал он головой. — Я долгодумал и понял. Мы созданы друг для друга. Я покончил с пьянством. Все, —предпоследний рубанул рукой воздух и замер, выжидательно глядя на меня.

— Когда покончил? — спросила я.

— Вчера, — охотно ответил он. — Заметь, дажене похмелился.

Он подобрал животик и с улыбкой уставился в мое лицо.Предпоследний, зовут его, кстати, Михаил Степанович, у меня непризнанный гений.Величайший поэт всех времен и народов, а также обладатель неповторимого голосаи большой любитель русских народных песен. Других достоинств нет. За всю своюжизнь, а Михаилу Степановичу уже к сорока, он дважды пытался начать трудовуюкарьеру: первый раз корреспондентом заводской газеты «Гудок», откуда вскоре былизгнан за пьянство, а второй — комендантом заводского общежития, откуда ушелсам, ибо должность сия не соответствовала его интеллектуальным запросам. Рядмоих попыток пристроить куда-либо дражайшего супруга успехом не увенчался.

На момент нашего знакомства он исполнял арию Базилио внародном театре и тыкал в лицо всем знакомым тощую книжку своих стихов,изданную на средства его матушки, в то время заведовавшей трестом столовых иресторанов. Он целовал мне руки, закатывал глаза, шептал: «Венера» — и в первыйже вечер предложил выйти за него замуж. У меня необоримая тяга к интеллигенции,и я согласилась. Через неделю после свадьбы Михаил Степанович начал писатьроман, который должен был перевернуть всю литературу (зачем ее переворачивать,он так и не объяснил), через год он все еще пребывал на третьей странице, нобыл переполнен грандиозными замыслами. Я предложила ему устроиться на работу. Сотчаяния он запил, а ко мне обращался в стихах, где умолял не губить еготалант. Просто лодырь — это одно, а лодырь-пьяница — совсем другое. Япочувствовала себя ответственной за него и стала бороться, а Михаил Степановичпринялся пить еще больше. Его матушка перед своей кончиной прямо заявила, что я— погибель ее сына. В конце концов зеленый змий победил, я оставила супруга впокое, он попивал, пописывал стихи, исполнял русские народные песни на нашейкухне и даже смог перевалить в своем романе за шестую страницу. Примерно в этоже время я встретила Иннокентия Павловича. Его речи о роли женщины всовременном обществе произвели на меня впечатление, я поняла всю безысходностьсвоей жизни с Михаилом Степановичем и покинула его. Только трехнедельный запой помешалтому в отчаянии наложить на себя руки. Выйдя из запоя, Михаил Степановичнаписал два стихотворения, в одном из которых назвал меня гремучей змеей, а вдругом одалиской, и каждый понедельник заскакивал ко мне на работу занятьденег. В общей сложности накопилась внушительная сумма долга, именно поэтому онбезропотно кочевал с одной квартиры на другую по первому моему требованию.

Предпоследний подтянул короткие ножки с целью скрыть от менядыру существенной величины в районе большого пальца левой ноги, сложил наживоте пухлые ручки и, дважды моргнув, сказал:

— Я уже вижу его, чувствую.

— Кого? — нахмурилась я.

— Роман.

Я сбросила туфли, села в кресло и двадцать минут терпеливослушала, что Михаил Степанович видел и чувствовал.

— У меня необыкновенные ощущения, — прикрыв глаза,заявил он. — Точно все в моей власти. Сегодня встал с утра и написалстихотворение. — Тут он поднялся и, простирая ко мне руки, началдекламировать, а закончив, спросил:

— Как?

— Гениально, — кивнула я. — Особенно вот это«бестрепетно покинула меня» — сколько чувства, как емко, как сильно сказано.

— Да? — насторожился он.

— Да, — подтвердила я и предложила:

— Хочешь, накормлю тебя обедом?

— Я голоден, — кивнул он, — со вчерашнегодня. Знаешь ли, когда мысли бурлят и переполняют, не до пищи телесной…

— Конечно, — согласилась я, задержав взгляд наобъемистом животе предпоследнего, и решила его осчастливить:

— Почему бы нам не сделать родственный обмен?

— Какой? — насторожился Михаил Степанович.

— У меня полквартиры здесь и полквартиры у ИннокентияПавловича. Я заселяюсь в ту квартиру, а Иннокентий Павлович в одну из этихкомнат. Далее вы, не торопясь, размениваете данную жилплощадь.

— А как же я? — ахнул предпоследний. — Тыподумала обо мне? В тот момент, когда ко мне вернулись творческие силы, тыпредлагаешь заниматься такой ерундой, бегать по объявлениям…

— Стоп, — пресекла я. — Квартира моя.

— Елизавета… — промямлил Михаил Степанович и даже выдавилиз себя слезу. — Мне нужна твоя поддержка. Нам надо жить вместе. Ячувствую, в этом наше спасение.

— Ясно, — вздохнула я. — В долг больше никтоне дает.

Он запечалился.

— Ты же знаешь, мой единственный доход — маминаквартира, но когда я живу в ней сам, дохода она не приносит.

— Поэтому ты решил вернуться?

— Я бросил пить, — напомнил он.

— Деньги кончились?

— Я понял: жизнь без тебя не имеет смысла. И я ужеперенес свои вещи в маленькую комнату.