Отец Ермдобросовестно рассказал Нэнси о всех этапах работы над иконами, покритиковалсовременных иконописцев, пишущих по прорисям, и провел ее вдоль длинного рядастоявших на полке небольших икон, старательно объясняя сюжет каждой: Рождество,Преображение, Успение…

Она такэмоционально выражала свой восторг, что, казалось, не только душа, но и все еетело участвовало в этой беседе: так заламывала она и простирала руки, такприседала и вздымалась на цыпочки, так качала и крутила головой, такприщелкивала пальцами и стучала каблучком по дощатому полу.

Наконец, онавсе-таки вспомнила про «confidential talk», и поскольку Валера начал усерднонаяривать молотком, отец Ерм вернул нас в свою келью.

— Кстати, вотвам подарок, — сказал он Нэнси, стягивая со скамьи, на которой он спал, белуюбурку, и приглашая нас жестом присесть. Нэнси одобрительно ощупала ее со всехсторон и сразу накинула на бархатный балахон. Отец Ерм царственно опустился вглубокое старинное кресло, которое смотрелось, как трон.

— Я оченьволнуюсь, — начала она.

Я перевела.

— Скажите ей,что она может не волноваться, — кивнул отец Ерм. — Пусть говорит все, что у неена душе. Здесь некому ее осуждать.

Я перевела.

— В миреочень мало осталось гуманности, духовности, общечеловеческих ценностей, здесьправит зло. Это необходимо исправить. Надо что-то делать…

Я перевела.

Отец Ермодобрительно кивнул:

— Надоначинать с самого себя. Как сказал один святой: спасайся сам — тысячи вокругспасутся. Прежде всего вам надо принять святое крещение. А там Господь поможет.

Я перевела.

— Как этосовпадает с моими мыслями, — воскликнула она. — Именно, именно необходимоначать с себя. Иметь дело только с чистым непорочным человеком. Я богата. Уменя свой дом в Оклахоме. У меня брат — бизнесмен. Я сама — менеджер. Я неплохозарабатываю. Я могла бы взять на себя все расходы, для меня это не проблема.

— Есть такоесугубое испытание деньгами, — вставил отец Ерм. — А кроме того — здесь не надоникаких денег. Это вам не будет ничего стоить. Брать деньги за таинство —большой грех. Даром получили — даром давайте!

— Нет, —продолжала Нэнси, — это мой выбор, и я сама готова за все платить. Я готоваради этого пожертвовать всем.

— Ну развечто это может быть пожертвованием, — рассудил отец Ерм. — И конечно, вы правы втом, что каждый человек сам должен нести ответственность за свои поступки. ВедьГосподь его создал свободным сознательным существом. Только учтите — послекрещения вы должны будете соблюдать церковные правила — исповедоваться,причащаться. А то некоторые покрестятся, а потом их как ветром сдуло: вроде каксовершили некий магический обряд и успокоились.

— Да, — сказалаНэнси, — в Америке сейчас очень много магии. Но мне не хотелось бы к нейприбегать. Очень многие занимаются спиритизмом, вызывают духов. Это все отодиночества.

— С Богомчеловек не бывает одинок, — заметил отец Ерм.

— А я оченьодинока, — призналась Нэнси. — Ведь не каждого мужчину можно к себе приблизить.Повсюду теперь в Америке СПИД, наркомания, алкоголизм. Очень много сторонниководнополой любви. Отвратительная наследственность. Испорченный генотип. Ужаснаяэкология: повсюду целлофан, пластмасса, химия, радиоактивные выбросы. Всеотравлено. В Америке сплошь да рядом рождаются дауны, идиоты. Никогда не знаешьнаверняка, кто родится. Огромный риск.

— Не только вАмерике, — заметил отец Ерм. — Скажите ей, у нас тоже. Идиот на идиоте сидит,идиотом погоняет. Это — везде. Ваши опасения вполне понятны. Природа людейиспорчена грехопадением. Это еще со времен Адама и Евы. Лишь святое крещениесмывает с человека грехи.

— Конечно, —продолжала Нэнси, — все это теперь можно у нас делать в лаборатории,искусственно, цивилизованно. Не как дикари. А под наблюдением специалистов. Всеможно проверить заранее, по компьютеру. Кое-какие достижения цивилизациибезусловно есть.

— Бесспорно,— согласился отец Ерм, — скажите ей, мы это здесь очень хорошо понимаем. Намнадоело это невежество. Сидим, любуемся на свой лапоть и видеть ничего дальшенего не желаем! Переведите.

Я перевела,испытав, правда, некоторые затруднения со словом «лапоть».

Нэнсивскочила со скамьи, кинулась к отцу Ерму и энергично потрясла ему руку.

Он отнялруку, показал ей глазами на ее место и кинул:

— Пустьпродолжает.

Тогда онасказала:

— Я прочиталао вас, отец Ерм, в одном американском журнале — очень респектабельном, оченьблагополучном. Там же были и ваши фотографии. Вы смотритесь так миловидно (nicelooking). И я поняла, что жизнь у вас в монастыре очень здоровая, оченьполноценная.

— Да, — живооткликнулся он. — Единственное спасение от мира — монастырь.

— Я оченьодинока в мире, — повторила она. — Любой мужчина повергает меня в страх. Ведькак узнать — он может быть инфицированный, он может быть просто не в себе, онможет быть просто подлец…

Отец Ермпокачал головой:

— Да, тут ужнеобходима особенная осмотрительность…

— Когда яувидела и прочила о вас, я поняла, что вы и есть то, что я ищу. Вы и есть тот,кто мне нужен.

Отец Ерммахнул рукой:

— В принципе,это может сделать любой священник, необязательно я. Любой священник можетсовершать церковное таинство…

— О нет,далеко не любой, — горячо возразила Нэнси. — Только вы. Вы могли бы жить у меняв Оклахоме или остаться здесь, в монастыре, я бы не возражала…

— Зачем вОклахоме? — удивился отец Ерм. — Я никуда отсюда не поеду. Я же монах. Мы можемвсе совершить хоть завтра прямо здесь, в маленьком храме на Афонской горке. Вамтолько нужно подготовиться. У вас есть Символ веры?

Нэнси была ввосторге:

— Конечноесть, у меня в жизни есть много таких символических вещей. Но я и непредполагала, что это можно в храме! Хотя, с другой стороны, это же настоящаямистерия! О, я знала, что вы поймете, что вы не будете против! Я не случайновыбрала именно вас в отцы моему будущему ребенку! Мы с ним будем вас навещать —ребенку же необходимо видеть отца. О, это будет особенный ребенок! Абсолютноэкологически чистый и непорочный. Может быть, он даже станет каким-нибудь пророкомили просто великим человеком! Святой ребенок!

Тут онатрижды тожественно произнесла это «saint baby», и глаза ее наполнились слезами.Видимо, она сама была подавлена грандиозностью своего замысла.

Я сидела,ошарашенная ее откровением, и не могла произнести ни слова. И потом, мне былопросто жаль отца Ерма.

Наконец, явыдавила из себя: