– От себя я, от себя! – левый глаз старца стал наливаться темнотой. – Дело у меня к князю важное.

– Какое важное? – не унимался бдительный страж. – Может, ты нам князя отравишь или в колодец яду сыпанешь?

– Какого яду?! – не выдержал Велегаст. – Ты что, не видишь, перед тобою служитель Перуна! Я волхв! – теперь и правый глаз изменился, наливаясь все сильней и сильней белым сиянием. – Видение мне было, что беда будет с князем. Слово несу я Божье, беду отвести.

На разговор подошел второй воин средних лет и чернявый:

– Волхв, говоришь, – заговорил он недобро. – Бедою, стало быть, грозишь нам?

«Черный», как его сразу же про себя назвал Велегаст, засмеялся каркающим смехом:

– Прогнали мы всех волхвов взашей, церковь у нас теперь есть. Так что нас теперь не напугаешь, и нашего князя тоже.

Он ткнул волхва тупым концом копья в грудь:

– Иди отсюда, старик, подобру-поздорову, а не то…

Воин замолк на полуслове и рука с копьем беспомощно повисла в воздухе. Глаза, не знавшие прежде страха, встретились с глазами Велегаста. Если правый глаз, даже сияющий слепящим белым светом, еще можно было принять за человеческий, то левый, черный, походил скорее на провал в бездну. То была не глянцевая чернота звериного глаза, а чернота сияющей тьмы, тьмы, испускающей невидимую страшную силу.

Стражник отпрянул назад и, перехватив копье в другую руку, торопливо закрестился.

– Чур меня, чур меня! – лепетали побелевшие губы.

– Волхвов, говоришь, изгнали, – синяя точка в сияющем правом глазу запрыгала в сумасшедшем танце гипноза, не давая стражнику отвести взгляд. – А гнева Божьего ты не боишься?! Стрел Перуновых, разящих отступников?!

Велегаст вытянул руку с растопыренными пальцами в сторону Черного:

– Отец небесный, великий Сварог, огнем священным…

Но тут вперед выскочил отрок и, стараясь не смотреть старцу в глаза, ухватил его за руку.

– Велегаст, не надо, я тебя прошу, – шептал он испуганно. – Нас так за колдунов сочтут, и еще хуже будет.

Волхв легонько ткнул Черного посохом в грудь. Тот послушно, как деревянная кукла, сел в дорожную пыль.

– Никогда не тыкай искепищем[8]старость, не твори на земле зло, и тебе зла не будет, помни законы Прави и в большом, и в малом, кто бы ты ни был, христосник несчастный.

Старец закончил поучать Черного и, взяв дрожащей рукой верного отрока, пошел прочь.

– Что ты так испугался, – заговорил он, когда они уже прошли торговую площадь в обратном направлении. – Подогрел бы я ему немного крестик нательный, только и всего.

Это была любимая шутка волхва; заставить человека самого снять обжигающий крест. Впрочем, сейчас ему было не до шуток. Он был почти растерян и подавлен тем, что не смог поладить с людьми, как того требовали законы Прави. Велегаст мог бы всех скрутить своей силой, задурманить словами, подчиняя своей воле, как это делали византийские проповедники. Но чем бы тогда он отличался от этих служителей тьмы? Он не мог войти в свой родной город, как тать, сея испуг и злобу к неведомой силе, он должен был найти путь к сердцам этих людей. Иначе все его дела и все его знания просто не имели смысла.

Велегаст торопливо шел обратной дорогой, не глядя по сторонам. Кровь все еще стучала в виски неостывшим гневом, но он уже лихорадочно искал всему объяснение. Да, он многие годы жил в священном бору, вдали от людей, и в Киеве последний раз был почти двадцать пять лет назад. Тогда все относились к нему с глубочайшим почтением. И потом, люди, приходившие к нему в священный бор, тоже всегда почитали его. Он настолько был уверен в силе богов, которым служил, что не считал нужным что-либо доказывать. Ему казалось, что люди, увидев, как он помогает им во всем, не станут больше никого слушать. Как он ошибался!

Теперь волхв отчетливо понимал, в чем была его слабость и в чем была сила византийской веры. Ее проповедники не знали смущения; их гнали – они приходили вновь, и так до тех пор, пока не находили в душе человека какую-нибудь слабину. Эти хитрые ловцы человеческих душ не гнушались ничем, ни перед чем не останавливались, расползаясь по земле, подобно страшной заразе. Их сила была в слабости людей, и они умножали эту слабость, давая слабым власть над сильными. Все, что требовало силы: будь то месть за убитого родича или гордость за великих предков, все сурово порицалось. Превозносилось только рабское и бездумное послушание их темному богу.

Велегаст остановился и повернул уже спокойное лицо к отроку, который с трудом поспевал за ним.

– Ключ, Перунов ключ нам поможет, – бросил он отрывисто и, полный решимости, снова быстро зашагал.

В такт его движениям утренний бриз развевал длинные пряди седых волос и белые одежды волхва. Он шел гордый и прямой, поглощенный думой о великих Светлых Богах, не заметив, что сам уже попался в сети темных сил и пристальное черное око отныне будет неотступно следить за ним и видеть каждый его шаг.

Весь разговор волхва со стражей не остался без внимания двух византийских купцов, словно нарочно разместивших свои лавки почти у самых ворот. Теперь они, отойдя в сторону, взволнованно обсуждали происшествие.

– Петр, ты видел, что творил этот служитель русских богов, этот… – Первый купец задумался, вспоминая трудное русское слово. – Как там он себя назвал?

– Волхв, волхвом он себя назвал, любезный Фока, – поспешно откликнулся второй.

– Да, именно волхв, очень сильный волхв, – продолжил задумчиво первый. – Если он пройдет к князю Мстиславу и смутит его веру в нашего бога, то нам будет трудно, очень трудно подчинить себе русов.

– Наши люди в княжеском замке сказывают, – робко заговорил Петр, – что старшая дружина князя недовольна и хочет отложиться от нашей истинной веры.

– Мы не должны допустить этого, – заволновался Фока. – Страшно подумать, что будет, если русы снова станут поклоняться этому, как его…

– Перуну, любезный Фока.

– Да, именно Перуну. – Первый купец провел ладонью по лбу, словно пытаясь согнать вместе с мухами тяжкое бремя склероза. – Нет более страшных врагов для империи, чем эти русы, когда они верят в своих богов.

Он взял рукой, усыпанной золотыми перстнями, Петра за локоть, чтобы придать своим словам особую важность:

– Я знал воинов, которые дрались с русами Святослава под Адрианополем[9]. Иоанн Цимисхий послал тогда против десяти тысяч русов сто тысяч лучших воинов империи! Не многие из этих ста тысяч остались в живых, в ужасе спасаясь бегством. И все потому, что воины русов были заговоренные этими…