Волхв - Вячеслав Перевощиков

Ворон[1]гнал коня размашистой, крупной рысью уже более часа, но хазары не отставали. Он уже сменил заводного, и теперь уставшая лошадь скакала рядом, роняя в жухлую пыль хлопья горячей пены. Пускать скакуна галопом Ворон не решался, он не знал, что его ждет впереди: чистая степь до самой границы или еще один хазарский разъезд. Хазары тоже не торопились, словно вели его в западню. Может, так оно и было, и наверняка впереди, вдоль берегов Еи, стояли юрты кочевых хазар. Можно было сделать рывок и попытаться оторваться сейчас, нырнув в предрассветный туман, но риск загнать коня и так и не уйти от погони был слишком велик. Ворон не боялся риска и был самым отчаянным на границе разведчиком, но сейчас он рисковал не только своей непутевой жизнью, но и жизнями многих других русских людей, ждавших помощи в осажденной Белой Веже. Он не мог ошибиться, он должен был пройти через все хазарские земли, до самой Тмутаракани, и привести помощь.

«Безумная затея, – вспомнил он слова воеводы, проводившего его до крепостных ворот, – но выбора нет; скачи себе с Богом, может, и доскачешь».

Вспомнил и усмехнулся. Нет, Ворон не был безумцем, и он не хотел умирать, а ведь именно смерть ждала разведчика, попади он в руки хазар. Знал он, что люто ненавидели кочевники русских степных витязей, наносивших им страшный урон, знал хорошо, что не будет ему пощады и плена. Но знал еще отважный воин все привычки хазар и то, что в конце лета, когда немилостное солнце выжжет степь, уйдут их кочевья либо к лесистым предгорьям, либо к устьям рек, туда, где еще есть зеленая трава и плещется живительная влага. И тогда ляжет посреди степи широкая дорога, где не встретишь ни единого хазарина от Дона и до самой границы. Вот на это Ворон и рассчитывал. Надо было только вовремя свернуть вглубь степи по пересохшему руслу и не дать загнать себя к устью полноводной Еи. Он еще раз оглянулся на маячивший позади, в серой предрассветной дымке, десяток верховых, а потом, на бледно-розовый край горизонта, где должен был явить свой лик могучий Ярило. Ворон очень рассчитывал на помощь светила. И когда, наконец, красный диск неторопливо выкатился и завис над горизонтом, он понял, что пришло его время. Теперь надо было успеть доскакать до пересохшего русла, уходящего прямо к востоку, прежде чем солнце встанет слишком высоко.

Ворон прибавил немного скорость и вновь, на ходу, перескочил на заводного коня. Теперь он молил всех Богов, чтоб хазары раньше времени не раскусили его хитрость и не пустили своих легких коней во всю прыть. Вот впереди замаячили редкие одинокие деревья, чуть поднявшие над высохшей балкой редкие пожухлые кроны. Ворон пришпорил коня и стал понемногу отворачивать в сторону от тусклой голубизны Сурожского моря. Он еще раз скосил глаза на своих преследователей и заметил их беспокойство. Кажется, хазары начинали понимать, что добыча идет совсем не туда, куда нужно. Он пролетел еще сотню шагов и услышал, как позади защелкали плети, загикали злобные голоса, и, не оборачиваясь, пустил коня во весь опор.

Встречный поток воздуха бешеной струей взметнул гриву коня, засвистел в ушах. Ворон нагнулся ниже, припадая к гриве. Кочки с желтой высохшей травой, разбросанные по серой морщинистой корке земли, понеслись стремительно навстречу. Потом копыта гулко застучали по спекшимся комьям суглинка, взбивая рыжую пыль. Это было пересохшее русло, и здесь должна была решиться его судьба. Он снова оглянулся на погоню и понял, что хазарские тонконогие кони быстрей и выносливей. Ворон протянул вперед руку с растопыренными пальцами, повернул ладонь навстречу тугим струям сухого горячего воздуха и зашептал спекшимися губами подаренный ему когда-то на дорогу древний заговор: «О, великий Стрибог, ты вершитель дорог, повелитель ветров, ты возьми меня здесь под защиту-покров, ты мне, малому ветру, дай быстрее лететь, стрелам вражьим не дай свою птицу задеть. Я тебе помолюсь, поклонюсь всем ветрам, я клянусь Алатырем служить тебе сам». Он запечатал заговор, сжав пальцы и коснувшись кулаком лба. Но ничего не происходило, только легкий ветерок вскружил позади облачко пыли и уронил его под быстрые ноги коней нагонявших его хазар.

«Видно, спит еще древний Бог», – подумал невесело Ворон.

Он вновь выставил вперед руку и стал просить великую Стрибу[2]помочь ее Ворону-сыну. Женское сердце богини откликнулось на его зов, он почувствовал горячий толчок в ладонь. Потом откуда-то сверху упала волна холодного воздуха, ударила в спину, толкая вперед.

– Спасибо тебе, о великая Стриба, – прошептал Ворон и обернулся назад.

Позади ветер бешено крутил любимую пляску Стрибы, поднимая вверх целые тучи пыли вперемежку с клочками сухой травы.

Хазары с ходу влетели в эту круговерть, и теперь их кони испуганно ржали, вставая на дыбы. Песок слепил глаза кочевников, врываясь с назойливыми, вездесущими струями воздуха в узкие щелочки глаз. Весь мир превратился для них в сплошное облако пыли, где невидимые руки вихрей хватали их, трясли и вертели, пытаясь стянуть с коней за длинные полы халатов.

Тем временем в далекой Тмутаракани начинался обычный день. Едва серый камень городских башен раззолотило туманное солнце, как стражники отомкнули со страшным скрипом тяжелые, окованные железом ворота. У причалов и лабазов, тянувшихся по берегу длинными рядами, засуетились приказчики, замелькали согнутые серые фигуры грузчиков с тяжелыми мешками на плечах. На торг, который раскинулся здесь же, неподалеку от причалов, почти под самыми стенами острога, потянулись разноплеменные купцы в богатых и многоцветных одеждах. Словно пестрый разноязыкий ковер, они быстро покрыли всю торговую площадь. Впрочем, не менее оживленными в это время года были и причалы, где стояло великое множество самых разнообразных судов: славянские торговые ладьи, тяжело груженные хлебом и мехами, византийские хеландии, галеи и фортиды из Трапезунда и Синопа, забитые сладкими винами и дорогими тканями. Это было самое удачное время для торговцев; в обе стороны корабли уходили доверху груженные товаром. Монеты скользили из рук в руки, товары переносились с корабля на корабль, а довольные сделкой купцы хлопали друг друга по рукам и осушали кубки с вином или пенистым медом, завершив удачные сделки. Казалось, если жизнь и может быть на земле, то она должна быть именно такой, как здесь; веселой и богатой, с привкусом пряностей и сладких вин, под мягкий звон золотых монет. И весь город, населенный людьми, и крепость вокруг него, казалось, тоже созданы только для того, чтобы вечно жил и процветал купеческий мир, вдохновляя всех остальных своей роскошью и богатством.