Они молча ждали своей очереди на посадку.

В вагоне было нестерпимо тесно. Великанов попросил пленного, сидевшего рядом:

— Послушай, брат, позволь парню протянуть ногу. Видишь, мучается…

— Мы все тут мучаемся, — отозвался тот. — Пошевельнуться невозможно. Даже скотину так не перевозят.

— Скотина для них дороже! — вмешался в разговор кто-то, — мы для них что мухи. Эх, до чего дожили! Горько и больно!.. Давай сюда ногу, браток. Всю дорогу хромал. Ранен, что ли?

— Ранен, — ответил за Гарника Оник.

Пленный глубоко вздохнул:

— Да… Найдется ли среди нас такой, кто не ранен? Сердце-то ведь у каждого болит. Каждый мучается… И как это случилось? Разве не были мы сильны, черт побери? Ничего не понимаю! Мы ведь не какая-нибудь там Голландия или Франция. Как он смог?

— Война, приятель! — заговорил Оник. — На войне бывает и так, и эдак. Миллионы воюют. Одни погибают, другие оказываются в плену. Уж это так!.. Из нашего полка столько человек попало в плен. Я даже не могу понять, как все это случилось. Было тихо. Вдруг — бомбежка, земля до самого неба взлетает. Потом — они. А где была наша авиация, артиллерия? Почему они молчали?

— Иное молчание дороже золота, — оборвал его широкоскулый парень. — Что ты ноешь? И без тебя тошно.

— Я так… я ничего. Только хочу уразуметь, как все это вышло. В голове до сих пор такой сумбур, словно в нее дыму напустили.

— Это и видно. Вот тронемся, протрясешься — дым и улетучится. Не будешь болтать ерунду: «Молчали!..» Должно быть, ты оглох тогда от страха. Кабы молчали, незачем было бы и гнать тебя так далеко, вот что я тебе скажу.

Скуластому парню никто не возражал. У одних не было сил говорить, другие считали бессмысленным затевать спор о том, что прошло. Их интересовало настоящее, интересовал завтрашний день. Ведь никто из пленных не знал, куда их везут и что их ждет впереди.

Оник, обычно любивший поспорить, счел на этот раз более благоразумным улечься: ночью он почти не спал, веки смыкались. Проснулся он, когда в вагоне было уже совсем темно. Мерно стучали колеса, доносилось тяжелое пыхтение паровоза. Где они находятся? Куда их везут? Нащупав плечо лежавшего рядом, Оник спросил:

— Это ты, Гарник?.. Спишь?

— Нет, — ответил Гарник. Голос его звучал глухо, будто из глубокого колодца. — Голова болит. Уж очень трясет.

— Попытайся уснуть, друг! А я и не слышал, как мы тронулись. Долго мы стояли на станции?

— Долго.

— Однако, как храпит этот парень. Будто удавленник… А мне, знаешь, что приснилось, — фу!.. Бакенбард будто бы вел людей на расстрел. Он командовал: «на-пра-во, на-ле-во!» И как только люди поворачивались направо или налево, в них стреляли. А Варданян будто бы стоял посредине и кричал: «Не смейте!». Да, пропал человек из-за подлого предателя!.. Жаль, что этот Бакенбард не в нашем вагоне. Отсюда выволокли бы его труп.

— Все равно, откуда-нибудь да выволокут, — все тем же неясным голосом отозвался Гарник. — Если бы не Ваан…

Он осекся. Оник счел ненужным поддерживать этот разговор.

— Спи, друг! — сказал он и, повернувшись на другой бок, снова попытался заснуть. Колеса вагона дробно стучали, болезненно отзываясь в мозгу. В памяти снова воскресали пережитые эпизоды изнурительной дороги, зверство конвоиров, картины неописуемых человеческих мук. Оник думал не о себе. По сравнению с другими он был в лучшем положении: он не был ранен, крови не терял, и ему легче было выносить тягости этапа. До войны служба в пехоте, связанная с постоянными передвижениями, казалась ему чем-то вроде тренировки, и он всегда с внутренним удовлетворением переносил самые трудные переходы. Но теперь он с ужасом думал о будущем. Что ожидает его и всех остальных? Ведь если их заставят идти пешком, многие умрут на первом же километре.

После суток езды в битком набитых вагонах люди были измучены больше, чем после пешего передвижения. Сейчас среди пленных не было, кажется, ни одного здорового. Голод, жажда, духота сделали свое. Но тяжелее всего была неопределенность. Многие лежали на полу вагона: казалось, нет такой силы, которая могла бы поднять их.

Как мертвый лежал и Гарник. То и дело Оник окликал его, стараясь втянуть в разговоры. Смерть любит подавленных, безразличных ко всему людей. Оник отлично видел, как тяжело его другу, но не мог не тормошить его и порой даже обращался за помощью к Великанову, чтобы наладить беседу. Но разговор не клеился. То один, то другой из собеседников, обронив несколько слов, тут же начинал подремывать. Когда вагон грохоча вздрагивал на стыках рельс и разговор обрывался, никому не хотелось уже возобновлять его.

Только на пятый день поезд остановился на какой-то неизвестной станции. Пленных построили и снова повели пешком. По обеим сторонам дороги тянулись большие поля, засеянные пшеницей. Попадавшиеся на пути села были обширны́ и красивы, но людей не было видно. Только однажды какие-то худые, бедно одетые старухи провожали колонну жалостливыми причитаниями.

Конвоиров прибавилось. Некоторые из них были верхом. Неожиданно показались мотоциклисты. Они промчались вдоль колонны сначала в одну, потом в обратную сторону.

Через несколько часов мучительной дороги пленных остановили у ворот огражденного колючей проволокой огромного поля. Потом, загнав туда, построили в ряды.

Две легковые машины, поднимая облака пыли, уже мчались в сторону огражденного поля.

— Тьфу на могилу ваших отцов! — выругался Оник. — Хоть бы глоток воды дали, ведь подыхаем!..

Было трудно стоять. Оборванные, усталые люди готовы были лечь на голой земле, чтобы дать отдых ноющим ногам. А тут приходилось держать равнение, чтобы дать возможность полюбоваться строем какому-то фашистскому фюреру.

Машины подъехали. Из первой вышел верзила-офицер.

К нему тут же подошел начальник конвоя, выкинул руку: «Хайль Гитлер!» — и стал докладывать. Остальные конвоиры замерли навытяжку.

Оник с трудом разбирался в чинах вражеских офицеров. Прибывший офицер был одет с иголочки, и он подумал, что это полковник или даже генерал. «Высшая инстанция» задавала вопросы закончившему доклад офицеру и в пол-уха ловила ответы, искоса оглядывая ряды пленных. Несмотря на изнеможение, пленники напряженно ждали, чем закончится этот церемониал.

— Эх, хоть бы каплю воды!.. — прошептал Оник.

— Молчи, в нашу сторону смотрят! — тихо сказал Великанов.

Прибывший офицер, бессмысленно уставившись, двинулся вдоль колонны, словно обходя почетный караул. Казалось, он хотел как следует разглядеть и запомнить лицо каждого пленного.

Офицер, следовавший за ним, и конвоиры вывели из строя пятерых человек и поставили их у проволоки.

Начальство что-то пролаяло. Откуда-то появился переводчик.

— Для вас война кончилась. Скоро она закончится для всех.