окоп гусеницами. Ноги мои были придавлены землей, болело плечо. До ночи я раскапывал здоровой рукой свою могилу. Когда выбрался из траншеи, вокруг уже не было ни одной живой души. Догорали немецкие танки. Наши автомашины валялись смятые, искалеченные, разбитые. Я пошел искать воду. Вижу невдалеке нашу походную кухню. Воды в ней не оказалось. Но рядом лежали два мешка сухарей. Я подумал: пригодятся, — и напихал за пазуху сколько мог…

На этом рассказ оборвался: пришел Оник, крепко сжимавший что-то в кулаке.

— Нашел! — крикнул он еще издалека.

Усевшись рядом, он достал крохотный пакетик и стал осторожно разворачивать. Затем присыпал рану на плече порошком и ловко перевязал ее.

— Если это не поможет, у меня найдется другое лекарство, — успокоил он своего пациента.

Новичок бросил на Оника благодарный взгляд, но, видимо, с сомнением отнесся к лекарским талантам этого худого, некрасивого, бородатого солдата.

Оник перехватил его взгляд.

— Что, не веришь? — усмехнулся он. — А вот спроси у него — он показал на Гарника. Ходить не мог, — во, какая рана была! Я ее вычистил, и теперь дело пошло на поправку. Одевайся, потом посмотрим, как быть дальше.

С большим трудом новичок натянул грязную рубаху и гимнастерку. Сухари по-прежнему были зажаты в коленях. Затянув ремень, он приготовился спрятать их за пазуху.

— Надо было побольше взять, приятель! — дрогнувшим голосом сказал Оник, глядя на сухари. — Мы тут умираем с голоду.

На лице парня отразилась борьба. Три изможденных человека жадно пожирали глазами его богатство. Он и сам был голоден, эти последние куски черствого хлеба были его единственной надеждой. Но перед ним стояли родные, советские люди, Они хотели есть!.. Целую минуту между ним и этими тремя происходила безмолвная жестокая битва, — скрестившимся оружием в ней были жадно горящие взгляды. Не было сказано ни одного слова. Парень лихорадочным взглядом проверял их лица. Это были друзья, но одновременно и враги. Он был не в состоянии вынести страшную тяжесть их взглядов; бессмысленно уставился он на три сухаря в трясущейся своей руке.

Отдать? Но ведь завтра самому нечего будет есть. Виноват ли он в том, что у него осталось несколько сухарей? Он сам съедал по кусочку в день, прячась от всех, тайком. Справедливо ли, что эти три человека связывают свои упования с его выбором между жизнью и смертью?..

Минута, в течение которой эти мысли боролись в голове новичка, показалась трем друзьям целой вечностью. Они ждали ответа. И ответ пришел. Парень разжал потную ладонь и протянул Онику один из трех сухарей. Оник тут же разделил сухарь на три равных части и роздал кусочки товарищам.

Сухарь был проглочен разом.

— Вы армяне? — неожиданно спросил парень.

Все еще посасывая томительно-вкусную крошку, Оник сказал:

— Я и Гарник — армяне. Иван русский, разве не видишь? А ты?

— Я тоже армянин…

— Брось шутить! Нет, приятель, армянина я за километр узнаю. Не похож!.. Ну-ка скажи что-нибудь на родном языке, — проговорил он по-армянски.

— Не понимаю, — по-русски отозвался парень.

— Вот видишь! Даже Иван, наверное, понял. Он уже сколько слов выучил! Не удивлюсь, если назовет себя при случае армянином. Значит, языка ты не знаешь… А зовут тебя как?

— Борисом.

— Борис? И имя-то не армянское! Хотя может быть…

— В нашем селе один колхозник назвал старшего сына Буденным, а младшего — Ушосдором. А Ушосдор означает — управление шоссейных дорог. Могли и Борисом назвать.

Великанов, не поверив, усмехнулся.

— А как твоя фамилия? — снова повернулся Оник к Борису.

— Тоноян.

— Ну, вот, это другое дело. Фамилия настоящего армянина. Только по лицу не видно.

— И по твоему не видно.

— Ну, нет, приятель, я чистокровный армянин, — в десяти водах промытый, как у нас говорят. Слыхал о Карсе? Я оттуда. А ты где родился?

— Я — в Саратове.

— Эге, Гарник, даже в Саратове есть армяне! — удивился Оник.

— Почему бы им там не быть? Во всех уголках земли можно встретить армян. Маленький наш народ разбросан по всему свету…

— Как же это случилось? — спросил Великанов.

— Армяне, — начал объяснять Гарник, — как и болгары, вели борьбу за то, чтобы сбросить турецкое ярмо и соединиться с Россией. Это стремление особенно проявилось в годы первой мировой войны. Турецкое правительство в отместку пошло на массовые убийства. Было истреблено около полутора миллионов армян!.. Оставшиеся в живых покидали родину и бежали, куда глаза глядят. Вот как это произошло.

— Страшно! — покачал головой Великанов. — А я ведь не знал об этом. Да и с армянами раньше не встречался. Только тут сразу с четырьмя…

— С какими четырьмя? — оглянулся Тоноян.

— Ты что, — спросил Оник, — Бакенбарда тоже армянином считаешь? Это не армянин!..

Чтобы переменить разговор, Оник обратился к Тонояну:

— Расскажи, как это ты умудрился родиться в Саратове?

— Я и вырос там. Но отец мой живет в Ереване. Правда, я его только три раза видел.

— Видно, развелся с матерью?

— Не-ет!.. Совсем другое… Отец родился в городе Нухе. В шестнадцатом году был мобилизован. Служил в Молдавии. В Кишиневе женился. Когда отца отправили на фронт, мать перебралась в Саратов, к какой-то дальней родне. В том же году и родные отца покинули свою родину, уехали из Нухи кто куда. Мать после пыталась разыскать кого-либо из них, чтобы узнать о муже, но безуспешно. «Пропал без вести», — сообщили ей однажды. Но мать продолжала поиски. Проходили годы, и, наконец, на свой запрос в Нухинский горсовет она получила открытку от отцова брата, моего дяди. Он писал: «Супруг ваш жив, женился, имеет двух сыновей, девочку, живет в Ереване». Мать недолго ломала голову. «Отправляйся, Борис, говорит, пусть отец на тебя посмотрит. Пора вам познакомиться — ведь тебе шестнадцать лет». И шлет отцу телеграмму: «Приезжает сын, встречай…» Представляете состояние отца, который даже не подозревал о моем существовании! Я родился, когда он был на фронте. Телеграмма обрушилась, как гром в ясный летний день. Жена отца, конечно, не могла не заинтересоваться, что за сын вдруг появился у ее мужа. Отец был всеми уважаем, а получилось — всех обманывал столько лет. Крик, шум!.. «Как не стыдно! Взрослые дети у тебя, а ты завел любовницу где-то, сына на стороне прижил…» Что было делать отцу? Клялся, что знать не знал обо мне. Пытался ли он найти мою мать? Видимо, не очень, потому и не нашел…

— Бывает же такое! — не выдержал Оник.

— Погоди! — махнул на него рукой Великанов. — Ну, потом что?

— Потом? Потом я сошел с поезда на Ереванском вокзале… Стою, смотрю на людей и думаю: как же мы узнаем друг