с отцом домой, — вспоминал он, полузакрыв глаза, — мать уже истопила печку, испекла рыбник с семгой. А топленое молоко, братцы, вот чудо! Один запах чего стоит! Сверху — красная корочка, как у хорошо пропеченного хлеба. А тут трещечка в яичнице шипит — эх!.. Отец достает пол-литровку: «После трудов праведных, — говорит матери, — пропустить стаканчик не грех»…

— М-м-м! — даже зажмурился Оник. — Это и сейчас не повредило бы. Так сказать, для дезинфекции желудка. Как у тебя — прошли боли-то?

— Кажись, прошли, — ответил Великанов, отрешаясь от соблазнительных воспоминаний.

Разговор на этом оборвался.

— Надо посмотреть, что с этим парнем.

Оник посидел на корточках над больным, послушал.

— Спит, — вернулся он. — В его положении это самое лучшее. Да и в нашем тоже. Давайте-ка спать — вон, уже рассветает…

Но напрасно пытались они уснуть. Тяжелые и мрачные думы пришли на смену воспоминаниям, отгоняя сон от глаз.

3

Вскоре Оник поднялся. Опустив руки на колени, он сидел молча, погруженный в свои мысли.

— О чем загрустил, друг? — спросил Гарник, приподнимая голову.

— Ничего понять не могу!.. В самом деле: если они задумали умертвить нас, так уж кончали бы сразу. Патронов жалеют, что ли? Часовые тут от нечего делать стреляют по собственной тени. Пусть уж потратились бы на нас и прекратили эту комедию. Почему не дают хлеба? Голодом решили уморить? На одной воде ведь долго не протянешь. Ноги слабеют — встать нет сил. Вот и Иван заболел…

— Что? — спросил Великанов, услышав свое имя.

— Ничего, ничего… лежи! Мы тут с Гарником разговариваем. Он спрашивает, как я себя чувствую, а я ему отвечаю… Чорт бы их взял, — принесут они нам хлеб сегодня?

— Хлеб? — повторил Великанов, с трудом подымая веки.

— Я пойду к воротам, узнаю, что там такое творится, — сказал Гарник, вглядываясь в утреннюю мглу. — Оттуда доносились голоса.

— С больной ногой? — возразил Оник.

— Ноге уже легче сегодня.

— Да? Вот видишь! Говорил я тебе, что «бычий язык» поможет? Листья его вычистили рану. Теперь она начнет затягиваться и все пройдет. А все-таки сиди спокойно, я сам схожу. Э, да это новых привели!..

По дороге к лагерю вереницей тянулись пленные.

— Идем, может, знакомые попадутся? — поднялся Гарник.

Все втроем они отправились к воротам — Оник впереди, Великанов и прихрамывающий Гарник следом за ним. Вдруг Оник отошел и склонился над лежавшим в стороне пленным, у которого ночью заподозрили тиф.

— Мертв… — сказал он помрачнев.

Подошли и другие пленные.

— Знает его кто-нибудь? — спросил Великанов.

Никто не ответил. Этот красивый парень, с чуть вздернутым носом и светлыми волосами, был никому неизвестен.

— В карманах надо поискать, — может, какие документы остались, — проговорил кто-то.

Оник обыскал мертвеца и нашел только две карточки. На одной весело улыбалась широколицая, с удивленно вскинутыми бровями девушка. Пышная коса ее была перекинута через плечо и лежала поверх летней блузочки с кружевным воротником.

— Хороша дивчина! — говорили в толпе, разглядывая снимок. — Точно живая!..

Оник перевернул карточку. На обороте была надпись: «Моему любимому Вите на вечную память. Помни: буду ждать, ждать, ждать. Никогда не перестану ждать! Твоя Оля».

На другой фотографии была снята женщина лет сорока, моложавая еще, с аккуратно зачесанными волосами и большими ясными глазами. Около нее стояли, прижавшись, две девочки, очень на нее похожие. Надпись на обороте: «Нашему дорогому Вите, которым гордимся и по которому тоскуем. Мама, Вера, Майя».

Фотографии переходили из рук в руки и, сделав круг, вернулись к Онику. Где живут эти простые, милые люди, ждущие своего Витю?..

Оник оглядел стоявших кругом пленных.

— Пусть, ребята, эти фотографии останутся у меня. Как знать, быть может…

Он не закончил фразу, губы у него задрожали. Все молчали.

— Надо сказать, — пускай его заберут, — пошел один из пленных к подводе, забиравшей умерших за ночь лагерников.

Подъехала подвода с трупами, на нее уложили тело Вити, телега поползла дальше.

Оник шагал за подводой, держа в руках фотографии, повернутые лицами к мертвецу: пусть родные проводят его в последний путь…

Иван и Гарник безмолвно провожали глазами эту необычную похоронную процессию. По щекам Великанова катились слезы.

Так все втроем, не отставая от подводы, подошли они к воротам лагеря. Телега, нагруженная трупами, выехала из ворот.

Навстречу ей в лагерь вступала новая партия пленных.

Знакомых среди них не оказалось. Вновь прибывшие пугливо озирались по сторонам, бросались с расспросами к первым встречным.

Один из новичков подошел к Онику:

— Товарищ, помоги сменить повязку. Рана горит, мочи нет. Не знаю, как и добрел…

— Отойдем в сторонку, — сказал Оник, дружелюбно подхватив его под руку.

Морщась от боли, новичок расстегнул ремень, и из-под гимнастерки к его ногам высыпалось несколько сухарей.

Забыв о ране, он тут же нагнулся и подобрал их; недоверчиво и даже враждебно посмотрел он на Великанова и Гарника, которые подошли к ним. Не зная, куда спрятать сухари, пленный зажал их между колен и только тут начал снимать гимнастерку. Затем так же стянул нижнюю, грязно-землистого цвета, рубаху.

— Плохо дело, приятель! — покачал головой Оник, оглядев рану на плече. — Рана-то зачервилась.

— За…за-чер-вилась? — в ужасе переспросил парень.

— Посмотри, Иван, — подозвал Оник Великанова.

Тот взглянул и тотчас отошел со страдальческим лицом.

— Что же делать? — прерывающимся голосом спросил парень, по очереди оглядывая стоявших.

Оник потер ладонью заросшую густой щетиной щеку.

— Да! — вспомнил он. — Вчера один парень говорил мне, что у него осталось таблеток десять стрептоцида. Ты накинь рубаху и подожди меня здесь. Разыщу этого парня — авось, даст хоть одну.

Оник ушел. Великанов и Гарник с новоприбывшим уселись на земле. Наладился разговор. Оказывается, новая партия пленных перенесла те же лишения, добираясь сюда, что и они.

Рассказав об этом, новичок спросил:

— Что за город мы проезжали? Никто из наших не знает.

— Говорят, Львов. Мы недалеко от Львова.

— Вот куда дошли!.. Я под Киевом в плен попал…

— Пехота? — поинтересовался Великанов.

— Сапер. Мы минировали поле, вдруг откуда ни возьмись, прорвались танки. Наш командир — Асоев его фамилия, он был осетин — приказал умереть, но назад не отступать ни шагу. У нас были одни гранаты. Да… Сержант Карпенко из станицы Дебальцево первым бросился на танк, привязав к поясу три гранаты… Семь танков подорвались на минах, одиннадцать мы вывели из строя. Но танки все шли и шли. И они прошли через наши окопы. Один полз прямо на меня. Я бросил в него две гранаты и тут же потерял сознание. Когда я очнулся, не мог даже пошевельнуться. Один из танков проутюжил наш