– Спустилась вниз, увидела что-то в ящике.

– Ну?

– Открыла.

– И?

– Все! Решила сначала, что это рекламный буклет.

Приступ злобы начался у Елены дома, когда она, увидев деньгии распечатанные на принтере строки, решила, что автор затеи – я.

Несмотря на то что за окнами была ледяная февральская ночь,она вылетела из дома и понеслась в Ложкино. Больше всего ей хотелось швырнутьмне в лицо баксы и сказать все, что про меня думает.

– Ну как тебе могло прийти в голову, что это я? – изумиласья. – Хорошего же ты обо мне мнения!

– А кто еще? – прищурилась Лена.

– Ну… Расторгуева, к примеру, она тебя терпеть не может!

Подруга мрачно усмехнулась:

– Знаю. Нинка раз в неделю обязательно звонит и самымсладким голосом интересуется: «Ну как? По-прежнему никаких известий об Олежке?Ой, какое горе!» Небось боится, что я успокоюсь, смирюсь, вот и сыплет соль нарану.

Я уставилась в окно. Да уж, если постоянно напоминать, раныдолго не зарубцуются.

– И потом, – продолжила Ленка, – Нинка жадная, за копейкуудавится. Ей двадцать тысяч баксов ни за что не отдать, никогда. А вот ты –другое дело. Извини, но из моих друзей только мадам Васильева способна на такойпоступок. Конечно, я понимаю, что ты хотела мне помочь, но в какой форме!Запомни, я не нищая, в подачках не нуждаюсь. И потом, просто жестоко делатьвид, будто Олег жив. Ну как ты могла!

– Ей-богу, это не я! Хочешь, поклянусь своим здоровьем!

– Ну, допустим, я поверю тебе, – тихо ответила Лена, – наминуточку предположим. Тогда что же, а? Олежка на самом деле жив?

В ее глазах начал загораться огонек надежды. Я испугалась.Она только-только наладила свою жизнь, слегка успокоилась, ей не нужны стрессы.

– Извини, но я почти стопроцентно уверена, что Олег мертв!

– Тогда кто автор затеи? И почему мне прислали такую прорвуденег?

– Вот это вопрос, – пробормотала я, – у тебя враги есть?

Гладышева пожала плечами:

– Смертельных нет. Так, завидует кое-кто, Расторгуева опятьже… Но это мелко. И потом, такая сумма – это не какие-то копейки.

Внезапно она затряслась:

– Боюсь, господи, как я боюсь!

– Чего?

– Вдруг этот человек и дальше будет меня разыгрывать!Ужасно.

Я принялась заплетать из бахромы пледа косички, Ленка тихорыдала. Внезапно мне в голову пришла гениальная мысль, и я схватила ее заплечо.

– Не плачь! Хочешь, найду мерзавца или мерзавку, и мы вдвоемоттаскаем их за волосы?

– И как ты отыщешь? – шмыгнула носом Ленка.

– Очень просто. У вас в подъезде сидит лифтерша?!

– Да, баба Клава.

– Вот! Она должна была видеть, кто подходил к ящикам.

– Действительно, – пробормотала Ленка, – баба Клава такаявъедливая, она до пенсии в тюрьме служила, сама знаешь, какой у нас теперьпорядок в подъезде. И как я не додумалась ее расспросить!

– Отлично, сейчас ляжем спать, а завтра с утра едем к тебе,– ликовала я.

Ленка покачала головой:

– Чего тебе мотаться, сама поговорю.

– Нет, – начала я, но в ту же секунду раздался звонок вдверь.

– К вам гости? – напряглась Ленка.

– Нет, сиди спокойно. Зайка с Аркадием вернулись из города,но давай не будем им ничего рассказывать, – ответила я и пошла в прихожую.

Часы показывали двадцать три ноль-ноль, наша прислуга в этовремя давно спит.

У меня есть нехорошая привычка распахивать входную дверь, непоглядев на экран видеодомофона. Слабым оправданием такого беспечного поведенияможет служить тот факт, что наш дом стоит в хорошо охраняемом коттеджномпоселке. На въезде, у шлагбаума, дежурят секьюрити, вся территория окруженазабором, на нем установлены видеокамеры, беззвучно поворачивающиеся вслед задвижущимся объектом. А ровно в десять вечера выпускают собак, несколькоротвейлеров, которые разгуливают по территории всю ночь в любую погоду, незамечая ни снега, ни дождя, ни жары.

У нас у самих в доме живет представитель этой породы, ноСнап и охранные псы не похожи, как день и ночь. Снапик со всех лап несется кзнакомым и незнакомым людям и тут же начинает тыкаться в них большой мордой ипачкать одежду слюнями. От привычки ставить в порыве восторга свои передниелапищи всем на плечи нам с трудом удалось его отучить. Лично я до того момента,как Снапу категорически запретили бросаться на людей с поцелуями, вползала вдом, аки тать, боясь, что ротвейлер, а со слухом у него полный порядок, услышитскрип двери. Если с лестницы, ведущей на второй этаж, доносился бодрый цокотего когтей, я мигом, побросав сумки и пакеты, садилась на пол. Дело в том, чтошестидесятикилограммовый Снап легко сбивал меня с ног, и я, говоря языкоммилицейских протоколов, «совершала падение с высоты собственного роста».Правда, сейчас Снап просто нарезает круги вокруг входящих, скуля от счастья.Его никто не боится, впрочем, всех остальных наших собак тоже.

Охранные псы другие, я прохожу мимо них на подламывающихсяногах, лицемерно сюсюкая:

– Хорошие мальчики, добрые, не тронут тетю…

Ротвейлеры и ухом не ведут, словно мимо них прошмыгнулатень. Кстати, на многочисленных домашних животных, живущих в поселке, они необращают никакого внимания, просто отворачиваются, если какая-нибудь болонкаили киска начинает прохаживаться перед самым их носом. Своим инструкторам этисобаки повинуются беспрекословно. Для меня остается загадкой: каким образомможно так вымуштровать животных и как они отличают жильцов поселка отпосторонних? Неужели знают нас всех в лицо? Только раз одна из этих собаквыказала «человеческие» чувства. Примерно год назад Машка заметила, что самыйкрупный ротвейлер довольно сильно хромает, и сказала об этом инструктору. Тотответил:

– Знаю, но доктор приедет только в субботу.

Маня мигом сообщила, что уже несколько лет ходит в кружокпри Ветеринарной академии, и предложила:

– Если подержите его, посмотрю, в чем дело.