«Сумерки белые платья содрали…»

Сумерки белые платья содрали

с девочек, которым едва лишь исполнилось десять

или тринадцать, которых ждали

дядя один и дядя другой, надеясь

тонко и нежно они обходили их

вместе встречаясь, даря им конфеты

вместе купаясь, сажали на плечи их

плавать учили, держа их руками

Девочки к дядям тянулись всегда

они боролись с ними на травке

Девочек дяди принимали всегда

чуть ли не голые иль в безрукавке

этим весь тон задавался игре

ласково гладили дядины плечи

ты потолстела, Маринка, уже

дядя на ушко на белое шепчет

и у Маринки он пробует грудь

так, что Маринка вся замирает

Дядя ей шепчет: «Ну, дай мне взглянуть,

как у тебя твоё всё расцветает».

То же с другой за стенкой с другой

Дяди их голых и гладят, и тискают

они их целуют в задний проход

Девочки тихонько, как свинки, повизгивают.

Цветы лишь глядят у дядей с подоконников

как на постелях идёт игра

и как движения девочек и их поклонников

ими же наблюдаются пятнистые в зеркала.

«по разным я делам жил разно…»

по разным я делам жил разно

случалось мне бывать в таком,

что место будто бы приснилось,

так это кажется потом

и щели сквозь глухие шторы

на спящего упавши лоб

такие тонкие бывали,

что ничего не освещали

понять, где есть я, чтоб

иль эти все ковры мой вымысл

и перенёсся в летний день

в такой мой уголок ума,

где старые предметы, тьма.

Устало пахнет нафталином

Упал на кресло длинный шнур

А на столе был только пир

Куда он делся.

«по тем любимым уголкам…»

по тем любимым уголкам

душа метается ночами

где было странно нам

где были чувствованья с нами

и там она дряхла уже

находит всё в расцвете силы

и там малыш один лежит

на кладбище под вишней, милый

и лепестки на него все

ложатся вишнёвые плотно

ползёт пчела по их спине

свободно, чисто и щекотно…

О те часы, в которых я

наверно, и побыл счастливым

о вишня, ты моя семья

ты мать моя, а не другая.

«По рогоже и марле…»

По рогоже и марле

сини мухи ползут

на окраинной свалке

люди ищут, рою́т…

собирают в мешки их

и куда-то таща́т

кости, тряпки большие

кошки там же пищат

Развевает бумаги

ветер дымный и затхлый

на седых стариках

капюшоны висят…

«Бледные руки, пахнущие мочой…»

Бледные руки, пахнущие мочой

касаются лимонного дерева в кадке

на скатерти несвежей и сырой

видны предметы быта в беспорядке

У женщины преклонных уже лет

ещё такие молодые руки

и маленькая кожа шевелит

на сгибах пальцы, зеркало же в круге

Нога белеет, из-под юбки выходя

своей поверхностью шершавой

и в воздухе разлитые духи

легко летают и величаво

«И воздух бел, и слива розовая…»

И воздух бел, и слива розовая

овраг персидский жёлтый глух

растрескан солнцем дух мимозовый

здесь бывших ранее болот

Идёт вверх дым из белой крепости

Там варят три куска вола

И в кожу завернувши внутренности,

собакам кинут от угла.

«Спать желается очень сильно…»

Спать желается очень сильно

Безобразно желается спать

Жёлтый воздух находится в комнате

идеальный для сна твоего.

И ты медную куртку снимаешь,

и ты уж головою прилёг

Изнутри из себя вызываешь

чью-то сцену… на ней есть дымок

Из середины у этого дыма

Лица всяких одно за другим

и уже умиравших, а также

уморяемых духом твоим

Почему на Шотландию раньше

вдруг напали розы гурьбой

Через год же напали вороны

на Шотландии каждый клок.

«Вот стоят как леса, как леса…»

Вот стоят как леса, как леса

И зима у деревьев в хвостах

Толстая здоровая зима

Полно дров в имянинных печах

Легко разговоры идут

под чай и варенье крутое

и мысли, как пены текут,

весь стол окружая собою

Запутали наш разговор

уж мы по портретам и стульям

и розовый сделался стол

и бабочка чая летает

«Здоровый деревянный день…»

Здоровый деревянный день

Дрова щеплю ножом на мелкие

перед открытием плиты

готовлю ей её еды

Метели падали вчера

Набрасываясь, грызли крышу

А выдь сейчас… так от утра

красивее и тише…

В суконных брюках, в сапогах

разыгрываю я крестьянина

Огонь зажёгся и запах

И воздух комнат стал печальным.

«Задолго до меня жил прадед…»

Задолго до меня жил прадед

высокий ловкий осетин

он генерала охранял

и эту сотню возглавлял

Его упавшее лицо

лишь дед позднее и подня́л

А мы — ну, я с моим отцом

лицо навечно потерял

Шестая тетрадь