мама всегда темнела лицом и старалась перевести разговор в другую сторону. Чувствовалось, что её это тяготит, но, тем не менее, мама ничего от Маруси не скрывала, потому что — чего скрывать? И так бы нашлись доброхоты, которые бы рассказали.

— А почему папа не мог уйти от этой Елены? Почему? — теребивала Маруся маму, с непосредственным детским эгоизмом не замечая того, что разговор был маме не слишком приятен. Больше Марусю волновала эта Елена, которая представлялась почему-то злой ведьмой, околдовавшей папу — худой, с длинным крючковатым носом и в остром колпаке, как на картинке из детской книжки. — Взял бы, да и ушёл! — Маруся решительно стукала кулачком по подлокотнику кресла. — Если ему так было с ней плохо.

— Иногда, Марусенька, так просто не уйдёшь, — качала головой мама. — Да и не мог он уйти, не мог оставить своего сына. А он его очень любил. Очень.

— Больше чем меня? — ревниво вскидывалась Маруся, смешно выпячивая нижнюю губу.

— Ну что ты, Марусенька. Больше, чем тебя папа никого не любил. Это просто невозможно, — мама улыбалась и прижимала Марусю к себе.

— Ну и ушёл бы тогда жить к нам, раз так любил! — не сдавалась Маруся. — А к этому Пашке дурацкому ходил бы в гости.

Мама смеялась.

— Если бы всё было так просто, Марусенька. Но он хотел, правда, очень хотел. Мы ждали, когда Паша вырастет, и Гриша бы тогда всё ему объяснил. И стал бы жить с нами. Он действительно очень этого хотел. И так бы обязательно было. Всего-то ничего надо было потерпеть. Просто, он немножко не успел.

На мамины глаза набегали слёзы, и Маруся очень злилась, что всё получилось не так, как хотели её папа и мама. Она не желала понимать всех этих взрослых сложностей — ей тогда казалось, что всё должно быть просто. Есть мама, есть папа и она, Маруся. И они должны были все жить вместе. При чём тут какая-то страшная ведьма Елена Арсеньевна и непонятный Пашка. Этого Пашку Маруся недолюбливала. Ведь это из-за него папа не мог быть с ней.

Маруся торопливо ела суп, не поднимая глаз на маму, которая села за стол напротив неё и теперь смотрела на дочь с ласковой улыбкой.

— Не торопись ты, торопыжка, — наконец, проговорила она. — Возьми хлеб. Вон худющая какая стала, небось забываешь в столовую забегать, всё бегаешь с подружками да с мальчиками.

— Мам, ну какие мальчики! Нужны они мне! Тоже мне, радость большая. Дураки они все. Некогда мне с мальчиками бегать, — проговорила Маруся, недовольно взглянув на мать.

— Так уж и все дураки? — в маминых глазах забегали смешинки. — А как же Андрюша Попов? Он же тебе нравился в школе.

— Андрюша и есть самый большой дурак, — припечатала Маруся. — Знаешь, что он мне сказал неделю назад? Что девчонки не могут быть инженерами, настоящими инженерами. Потому что они глупые, и у них мозги по-другому устроены. А у самого по физике всегда тройки были. И по математике тоже. Дурак!

— Дурак, — согласилась мама. — Ну и бог с ним, с Андрюшей, другого себе найдёшь. Вон ты какая у меня красавица выросла.

Маруся пожала плечами. Никакой красавицей она себя не считала — нос курносый, веснушки по всему лицу, то же мне, королева красоты. Вот Зинка, та красавица. Но зато у неё, у Маруси, было много других талантов, она и в школе лучше всех училась и теперь вот, в энергетическом секторе на курсах тоже была в числе самых умных студентов. Даром, что мальчишек было больше. Она всё равно соображала быстрее многих. И преподаватели её хвалили.

— У тебя на стажировке ничего не сказали? — вдруг спросила мама. — Ну, про назначение сегодня несколько раз объявляли. Неужели никто не спросил, не родственница ли ты нового члена Совета?

— Спросили, — призналась Маруся. — Я сказала, что мы просто однофамильцы. И так оно и есть на самом деле! Я и в глаза этого братца никогда не видела. И никогда не увижу, надеюсь!

— Ну почему ты так? — удивилась мама. — Он всё-таки — твой брат. Может быть, ты хочешь с ним познакомиться?

— Ещё чего! Больно надо! Он обо мне знать ничего не знает, и тут я — здрасьте-приехали, я твоя младшая сестричка. К тому же, он сейчас вон какой шишкой стал. Ещё решит, что я хочу к его славе примазаться, какие-то поблажки для себя выбить.

— Маруся, ну, если подумать, в этом нет ничего плохого. Вы — одна семья. А в семье принято поддерживать друг друга. И его помощь…

— Никакая мы не семья, мама! — отрезала Маруся и решительно отставила тарелку в сторону. — Мы — чужие люди. И поддержка мне его не нужна! Глупости! Я и без всяких там сводных братьев-карьеристов всего добьюсь. Сама! Мы, между прочим, сегодня тесты проверочные писали — я лучше всех написала. Ни одной ошибки. Все задачи решила, даже самые сложные. Так что я и без всяких протекций стану лучшим инженером-энергетиком. Семён Яковлевич даже сказал, что он меня будет рекомендовать на самые лучшие вакансии. А он знаешь какой, строгий? Никому поблажек не даёт.

Маруся поднялась, поправила волосы, небрежно стянутые в хвостик.

— Всё, мама. Спасибо. Я побегу. Меня Зинка ждёт уже, наверно.

— Его сестра. Да.

Эти слова вырвались очень легко, естественно. Словно она всю свою жизнь так именно и представлялась «его сестра». Хотя на самом деле она и в мыслях таких формулировок избегала, и если мама пыталась поговорить с ней на эту тему, только фыркала — какой он мне брат? И позже, когда Марат Каримович, старинный друг Савельева, выделивший её, молодого инженера, среди многих и взявший к себе, спросил в лоб, не сестра ли она Павлу Григорьевичу, Маруся только пожала плечами и пробурчала что-то невнятное. Руфимов дальше развивать эту тему не стал, деликатно обходил её родство и только иногда, когда упоминал по работе Савельева, чуть дольше обычного задерживал на ней внимательный взгляд чёрных глаз.

А сейчас вот так просто — его сестра. Почему-то совсем не хотелось притворяться перед этой красивой, сильной, уверенной в себе женщиной, которую она знала всего несколько часов и которую с Савельевым, её братом, явно