– Какие еще отели?

Он быстро подошел и швырнул ей на колени пачку фотографий. Неплохое качество, профессиональная работа, в очень хорошем разрешении, хотя явно снимали издали. И была на этих фотографиях она сама, собственной персоной, оглядываясь через плечо, подходила к какому-то зданию. На следующем фото, видно было, что это отель, скверный, как ей показалось, из дешевых. Его название поместилось в кадр почти полностью – и Ада могла поклясться, что никогда в нем не бывала. На третьей фотографии к ней подходил мужчина, протягивал руку, его лицо попало в тень, и она не смогла понять, знакомы ли они. А дальше шла съемка в максимальном приближении – мужчина обнимал ее за талию, рука скользила ниже, и этот хозяйский, похотливый жест, казалось, достаточно говорил об отношениях, что связывали этих людей.

– Может, теперь прекратишь, наконец, врать? – Проревел Арфов, продолжая метаться по кабинету. – И хорошо еще, что Гречин мне должен, хорошо, что это его идиоты сняли – и я первым узнал, а если бы нет? А если ты еще где-то наследила, дура набитая?!

Ада тряхнула головой, стараясь прогнать его крик, который мешал ей сосредоточиться. Недоуменно рассматривала саму себя – она точно знала, что ничего подобного не делала, но может, сошла с ума, может, сама не отдает себе отчет в своих поступках? Может, у нее раздвоение личности или амнезия на почве алкоголизма? Может, она лунатик? И когда это снято – ведь не может быть, что вчера, вчера она была совсем в другом месте, совсем с другим человеком, но это – не могло же ей присниться? – в любом случае алиби не назовешь. Она снова и снова рассматривала фотографии, приглядывалась – но это же она, она – это ее темные очки, закрывающие половину лица, ее манера повязывать платок на голову, выбивается из-под которого прядь ее темно-каштановых мягких волос, плащ…

Она пригляделась к фотографиям, где было видно только руку у бедра неизвестной женщины – у ее собственного бедра, то есть – стараясь смотреть объективно, не отвлекаться на изображение собственного лица, фигуры, на вопрос, не сошла ли она с ума. Плащ был почти точно ее, но вот только… Почти.

– Это не я, – она вскрикнула от радости, сделав это открытие, и Арфов, вдруг застыл посреди кабинета, она плечом, кожей чувствовала, что он готовится заорать снова – о том, что она лгунья, дрянь, предательница – и затараторила прежде, чем он смог начать.

– Посмотри, внимательно посмотри! Ну же, у тебя же есть глаза? Плащ – очень похож на мой, но мне-то шили на заказ, такого точно ни у кого больше нет, хотя и похоже вышло, но здесь подкладка темно-серая, а я сделала красную, вот здесь видно, смотри. И полы, смотри, чуть не так расходятся, потому что пуговицы пришиты ниже!

Теперь, когда она была уверена, что это не она, Ада вдруг увидела и другие мелочи. Она лихорадочно перебирала фотографии, азартно улыбаясь, словно ребенок, играющий в «найди десять отличий на этих картинках».

– У меня никогда не было такой сумочки! А нос, посмотри на нос, видишь?

Чуть-чуть другие пропорции фигуры, чуть-чуть не такой как у нее поворот головы, классические черты лица похожи – но то тут, то там мелькали отличия, которые могла бы заметить, пожалуй, только она… или тот, кто знал ее лицо так же хорошо, как она сама, косметолог, гример… Гример.

– Это же грим, кто-то загримирован и переодет, чтобы было похоже на меня. Родинка, смотри, родинка… – Она указала на собственную малозаметную родинку у виска, и у женщины на фотографии тоже была эта маленькая точечка, но чуть ниже и форма ровнее, словно ее нарисовали косметическим карандашом.

Арфов уже стоял у ее кресла, склонившись над ее плечом, и смотрел на фотографии. Она подняла голову, сияя от радости, и поразилась пустому, растерянному выражению его лица. Он смотрел на фотографию, смотрел и смотрел и вдруг посерел, хотя минуту назад казалось, что бледнее быть невозможно. В его глазах мелькнуло узнавание.

– Значит, не ты… – Через бесконечно долгие несколько мгновений произнес он, и Ада торопливо закивала, надеясь, что и он обрадуется вместе с ней. Но Илья не обрадовался, а как-то съежился, а потом словно старик прошаркал к собственному месту за широким столом, где он столько лет распоряжался ее судьбой. Из него словно выдернули какую-то пружину, и все разладилось, и он бессильно сполз в свое кресло, облокотился на стол, словно даже руки были слишком тяжелы для него, обхватил голову. Это испугало Аду даже больше, чем его крики и на мгновение показавшееся ей возможным ее собственное безумие. Она вдруг увидела – он совсем не так энергичен и вечно молод, как всегда казалось. И сколько ему, кстати? Пятьдесят, шестьдесят? Она поняла, что просто не знает этого – иначе бы вспомнила.

– Эй, не надо так расстраиваться, я на тебя даже не сержусь почти, – улыбнулась, вставая и подходя к нему. Села на край его стола, протянула руку, коснулась плеча. – И чего ты так разорался, первый раз, что ли, меня где-то видят, где меня никогда не было?.. Очередное недоразумение – вот и все. Какая-нибудь неверная жена с любовником скрывается, а чтобы муж не узнал, использует мое имя. Стоит назваться мной, одеться похоже – никто не станет приглядываться. Меня она, видимо, знает, хотя кто меня не знает, но деньги у нее явно есть, муж, наверное…

По мере того, как она говорила, его голова все ниже уходила в плечи, и Ада вдруг поняла, откуда этот его шок, откуда крики, и почему известие о том, что это все же не она, раздавило его окончательно, а не обрадовало.

– Майя? – Тихо спросила она, чувствуя, как внутри стало пусто и гулко. И потом в этой пустоте пыльным цветком выросло негодование. Эта стерва не только изменяла Илье, добрейшему Илье, на руках ее носившему, пусть Ада и пыталась этому помешать. Измена – это все же понятно, простительно, но она же чужим именем прикрывалась, именем той, кто им с Ильей обеспечивает сытую и красивую жизнь – и пальто это и сумочка – все ведь куплено на деньги, что Ада заработала, и это не просто измена выходит, это же самое настоящее предательство, гнусность. И сколько это длится? Желтая пресса часто придумывала ей любовников, они с Ильей обычно над этим смеялись, и фотографий – таких четких фотографий – никогда в газетах не появлялось, но, может, журналисты не всегда только лгали, может, они были просто обмануты – вряд ли, конечно, но…

– Она ушла, Ада, – после паузы прошелестел Илья. Его голос ее напугал – точно листья по осени, шурша падали к их ногам. – Вчера, когда я вернулся, ее не было дома. И она до сих пор неизвестно где. Вещи на месте… почти все. Ну то есть я так думаю, потому что кто его знает, как разобраться в ваших бабьих шмотках. Она от меня ушла…

– Украшения на месте? Деньги на месте? Белье? Арфов, успокойся, так от мужей не уходят. Вернется еще… если она тебе, конечно, нужна после такого.

Он поднял голову и так посмотрел на нее, что Ада тут же прикусила язык и подумала, что стоит, может быть, раз в жизни поступиться своими принципами, позаботиться о нем.

– Пожалуй, нам нужен кофе, – она пулей вылетела за дверь, быстро объяснила Нелли – два кофе и пусть в оба – не скупясь – добавит коньяку, скользнула обратно в кабинет. Арфов сидел, не двигаясь, и на его, ставшем внезапно таким жалким лице, отражалась пустота, словно сдернули марионетку с нитей, словно ударили его в самое больное место. Ада знала, как это может ощущаться. Она через похожее когда-то проходила с Вельдом, а потому теперь села рядом с Ильей, старалась его утешить. О Майе говорить не стоило – не сейчас, пусть пройдет шок, – и она болтала о работе, о новых сценариях, о том, как прошел вчерашний вечер. Ее успехи обычно так радовали его, и она постаралась нарисовать картинку как можно более благостную, даже рассказала о розах, присланных Сайровским, не уточняя, что с ними случилось потом.