Нелли принесла кофе, бесшумно выскользнула за дверь, но прежде Ада снова поймала ее взгляд – и не увидела в нем торжества, а только благодарность и немного горечи. Но что она могла сделать, что? Как научить человека благословлять не любимых, а любящих? Это тоже, наверное, было цитатой.

Кофе ли, а может, ее рассказ – но что-то определенно подействовало на Арфова, он как будто пришел в себя, хотя и оставался только тенью привычного ей, вечно изворотливого Ильи Александровича. Решил, видимо, что он мужчина и негоже ему перед ней так раскисать. Они поболтали о Сайровском, и она всеми силами старалась изобразить энтузиазм, а заодно предупредила о приглашении. И ввернула, что ей нехорошо – болит, подташнивает, эти ужасные дни, к счастью, ее цикл он не высчитывал и с Димиными сведениями не сверял, иначе не миновать бы ей неудобных вопросов и визита к врачу – поэтому нельзя ли отложить встречу, ей бы так не хотелось снова прерывать такие интересные беседы с президентом по причине недомогания, И Арфов, проницательный почти как всегда, согласно кивнул. В самом деле, было бы неловко – он попробует что-нибудь сделать. Они оба понимали, о чем, на самом деле, они говорят. Они оба делали вид, что не понимают.

И когда секретарь все же позвонил, и была назначена дата, она отстояла от настоящего момента на неделю. Целая неделя, подумала Ада, как невероятно много. Будто целая жизнь, будто вечность впереди, и хотя ничто не отменит, ничто не спасет от неизбежного, казалось, отсрочка – это воздух, которым можно дышать. Когда Илья более-менее пришел в себя, она рискнула затронуть больную тему, проверить, как он реагирует – не из садистских побуждений, а чтобы суметь вовремя среагировать – еще коньяка ему принести, на этот раз без кофе, например.

– Может, это вовсе не она была. Мало ли женщин пользуются такими отелями для встреч и пытаются мне подражать. Вот увидишь, она скоро найдется, и все разъяснится, – оптимистично заявила она, готовая в любой момент сорваться в приемную за новой порцией успокоения, но Илья только как-то неловко дернул плечом, недоверчиво усмехнулся – и она подумала, а что кажется ему более сомнительным – верность жены или ее возвращение? И что ранит его больше?

Ада как в воду глядела. Через полтора часа в офисе раздался звонок – Майя Арфова нашлась. В палате интенсивной терапии.

***

Это Нелли скользнула в кабинет и сообщила, что звонили из больницы – только что к ним поступила женщина, в сумочке которой нашлись квитанции из отеля на имя Ады Фрейн, а в теле – четыре пули. Не сговариваясь, Ада и Илья выскочили из кабинета, кинулись к машинам – каждый к своей, но Ада сейчас соображала быстрее, изменила решение – нельзя пускать Арфова за руль. Она гнала как безумная, торопясь попасть в городскую больницу быстрее, чем туда доберется смерть – и успела.

Они бежали по коридору, белые халаты хлопали по ногам, бахилы скользили по гладкому полу, они бежали – и Майя лежала там, опутанная проводами, и мигали, пища, какие-то огоньки приборов, которые держали душу в ее теле – две пули вошли в спину, лишь чудом не задев позвоночник, одну извлекли из легкого, четвертая – и это было хуже всего – была выпущена в затылок. Майя была еще жива, но врач, смутно напомнивший ей Диму, смотрел так спокойно и твердо, что Ада поняла – надежды нет.

Среди вещей пострадавшей был найден темный парик, квитанции из отеля, ключи. Сотовый телефон отсутствовал. А потом были какие-то люди, и Илью отвели в сторону, отпаивали успокоительным, разговаривали – Ада знала, психологи справятся лучше, чем она, но все же никак не могла уехать, не могла бросить Арфова. Горя не было, только какая-то странная пустота на том месте, где была в ее сердце старая подруга-соперница, словно распалась еще одна связь с прежней жизнью, не принося облегчения. Сплошные смерти, подумала, куда бы я ни шла, вокруг сплошные смерти, и началось это давно, а сейчас просто усилилось, думала, куря в больничном дворе, где было отведено для этого специальное место. События развивались так быстро, что она не успевала, не то, что анализировать – чувствовать, но зато в этой кутерьме она была в безопасности, ее тайны оставались при ней. Подошел Дима, который только освободился из операционной, где резал кого-то важного, примчался, как только узнал, и она подумала – надо с этим развязаться, надо закончить, потому что невозможно выходить замуж за одного, отдаваться по расписанию другому и любить третьего – слишком много получается тех, кому нужно врать. Но не успела об этом заговорить, а Дима уже убежал – убедился, что она в порядке, спросил, не нужно ли ей успокоительное или что-то вроде, обещал приглядеть за Арфовым, если Аде вдруг придется уехать. Она равнодушно пожимала плечами на все его вопросы и чувствовала себя спокойной как никогда – не апатичной, а именно спокойной. Будто в самом центре тайфуна.

В три часа тридцать шесть минут и сорок секунд пополудни Майя внезапно пришла в себя. Она бредила. Арфова, который пытался прорваться к ней в палату и преуспел – кричал, хватал жену за руки и плакал как ребенок, – силой вывели. Люди в сером зашли следом за ним в соседнюю пустовавшую палату и долго расспрашивали его о вчерашнем вечере, ночи, сегодняшнем утре. Спросили и Аду, но так аккуратно, что ей даже не пришлось изворачиваться и врать насчет того, где она ночевала. Она смотрела на людей, одетых в серое и как-то отстраненно размышляла о причине их тактичности – знают ли они о Германе или уверены, что она спала с Сайровским? Чьи они теперь, кому служат? Кого от кого охраняют? Спросили ее и о том, нет ли у не врагов, и она удивилась – причем здесь ее враги, когда Майя умирает в палате интенсивной терапии, а потом сообразила, и рассмеялась. У нее могла быть тысяча врагов и ни одного, в этом свихнувшемся мире она ничего не могла знать наверняка. Она не испугалась, только подумала – «это возможно, Майя ведь была актрисой и у нее были годы, чтобы изучить меня, лучшее нее никто не мог притвориться мной» – и что если убить хотели Аду Фрейн, а вовсе на Майю Арфову? «Какая ирония, – она подумала, – ты даже умираешь моей тенью, Майя, Майя, ты даже своего собственного убийцу не заслужила», и это не наполняло торжеством, как случилось бы прежде, а заставляло только горько улыбаться.

В четыре часа двадцать шесть минут пять секунд, в понедельник, двенадцатого июня две тысячи восемьдесят четвертого года Майи Арфовой не стало. А потом секундная стрелка на больших больничных часах, висевших у дверей уже не ее палаты, сдвинулась с места, и пошла шестая секунда двадцать седьмой минуты пятого часа, и земля продолжила вертеться.

***

В больничном дворе, который за эту пару часов будто стал ей вторым домом, Ада снова курила, рассматривая больных и выздоравливающих, прогуливавшихся по цветущим аллеям в больничных пижамах и куртках. День оказался очень теплым – не чета вчерашнему вечеру, когда отчего-то резко похолодало. Утренний дождь тоже не испортил погоды, и солнце сияло, обещая, что это навсегда – но Ада знала, врет. Погода в Столице отличалась непредсказуемостью и скверным характером.

Зазвонил телефон, и она ответила. Ян Сайровский знал о ее недомоганиях, но новость об утрате, которая ее постигла, не могла его оставить равнодушным. Не окажет ли Ада Фрейн ему честь, не составит ли ему компанию для послеполуденного чая? «Файфоклок», была такая традиция в одной из частей Объединенной Евразии, но очень-очень давно, а ему нравится, и он, когда позволяет его график, не отказывает себе в этой слабости. Времени у него немного, но она, вероятно, ничего не ела с самого утра – и ей сейчас, наверняка, нужна поддержка искреннего друга, и к тому же ему есть, о чем с ней поговорить. Это было даже слишком много поводов для встречи, Ада подумала, он мог бы ей, как Герману вчера, приказать «к ноге», разве она смогла бы отказаться? С другой стороны, эта озабоченность ее здоровьем, ее рационом – в этом было даже что-то трогательное. Так о ней Дима заботился, и ей это нравилось, пока не затошнило от ощущения затхлости, которое он привносил в ее жизнь. Дима. Будто знал, что Сайровский позвонит ей, пригласит на встречу и придется бросить Арфова одного – но поехать стоило, Илья бы этого хотел, она была уверена, Илья бы ее похвалил. А Дима… что ж, сам вызвался приглядеть за ее внезапно овдовевшим агентом. Она надеялась, что у жениха хватит интуиции отвезти Илью не домой, где все будет напоминать об утрате, хватит такта осторожно его напоить, хватит чуткости поговорить по-мужски. Но не была уверена, Дима, если вдуматься, оставался для нее задачей, которую ей скучно было решать – он иногда казался невероятно глупым, а потом вдруг выдавал такие вспышки прозрения, вот как со звонком нового президента, например.