Фальстаф и Шеллоу.

Художник Henry Courtney Selous, гравер R. S. Mar-riott, 1860-е.

Деви, пользуясь случаем, просит судью поддержать в тяжбе некоего Уильяма Уайзора, своего приятеля. Шеллоу возражает, что Уайзор – отъявленный мошенник и на него поступило очень много жалоб, на что Деви отвечает, что – да, он мошенник, но хороший друг, а сам Деви, в конце концов, служит судье вот уже восемь лет, и разве не заслужил он права хотя бы один-два раза в полгода выхлопотать поблажку для кого-нибудь из «своих»? С этим аргументом Шеллоу не спорит и обещает принять решение в пользу Уайзора.

Фальстаф в этой сцене произносит только один финальный монолог, в котором он высмеивает Шеллоу и обозначает намерение использовать особенности и недостатки судьи в собственных целях: «Я сделаю этого Шеллоу мишенью для своих шуток и буду забавлять принца Генриха». Вроде бы в предыдущих сценах сэр Джон намеревался выжать судью досуха, имея в виду материальную сторону вопроса, но сейчас об этом не говорится ни слова. Что ж, посмотрим, впереди нас ждут еще эпизоды с участием этих персонажей.

Сцена 2

Уэстминстер. Зал во дворце

Входят с разных сторонУорик и верховный судья.

Верховный судья спрашивает Уорика о самочувствии короля, Уорик в ответ сообщает, что Генрих Четвертый скончался.

– Ох, лучше бы я умер вместе с ним, – сетует верховный судья. – Теперь новый король начнет меня гнобить за то, что я верно служил покойному.

– Это правда, молодой король вас не любит.

– Да знаю я, знаю, – вздыхает судья. – Придется приготовиться к самому худшему.

О чем идет речь? Об очередной легенде, широко известной в средневековой Англии, но не имеющей документального подтверждения. Считалось, что Уильям Гаскойн (или Гасконь), занимавший пост верховного судьи, однажды арестовал кого-то из друзей-приятелей бесшабашного принца Генриха Монмута. Принц возмутился и потребовал освободить дружка, судья отказал (и правильно сделал!), после чего Генрих разъярился еще больше и не то оскорбил Гаскойна, не то вообще ударил. Судья в ответ немедленно отправил в тюрьму и самого принца. Было это или не было – никто не знает, но если было, то понятно, что молодой король Генрих Пятый уж точно не будет благосклонен к верховному судье Уильяму Гаскойну. Верил ли в эту легенду сам Шекспир – вопрос открытый, но он, несомненно, был убежден в том, что его современники в курсе и считают историю правдивой.

Входят принц Джон Ланкастерский, Глостер, Кларенс, Уэстморленд и другие.

Граф Уорик, глядя на троих сыновей усопшего короля, удрученно качает головой:

– Если бы у их старшего брата был характер хотя бы такой, как у худшего из этих троих, страна горя не знала бы.

Больно мудрено получилось, попробую еще раз, совсем просто: если выбрать из троих младших самого слабого и неумного, он все равно будет лучше, чем их старший брат Генрих, от которого вообще ничего хорошего ждать не приходится.

А странно, знаете ли! Совсем еще недавно мы видели, как Уорик защищает молодого Генриха перед его умирающим отцом-королем и объясняет, что принц вовсе не так плох и, возможно, станет вполне приличным правителем. Как-то уж очень быстро скачет граф с одной «кочки зрения» на другую.

Верховный судья вполне согласен с Уориком.

– Боюсь, что вы правы, теперь все пойдет вверх дном.

Вошедшие принцы здороваются с Уориком, все произносят приличествующие случаю слова скорби.

– Вы потеряли друга, – обращается Хемфри Глостер к судье, – и я вижу, что вы искренне расстроены.

– Да уж, никто не может быть уверен в хорошем отношении нового короля, но вам, судья, холодный прием обеспечен – это сто пудов, – замечает принц Джон. – А жаль. Я бы хотел, чтобы все было иначе.

– Ага, теперь вам придется наступить на горло своему правосознанию и угождать Фальстафу, этому жуткому типу, которого наш брат не даст в обиду, – подхватывает Томас Кларенс.

– Я всегда честно выполнял свои обязанности, руководствуясь законом и беспристрастностью, – с достоинством произносит верховный судья. – И никаких милостей я у короля выпрашивать не буду, не собираюсь позориться. Если мне не помогут правота и честь – лучше умру.

– А вот и принц идет! – восклицает Уорик.

Входит король Генрих Пятый со свитой.

Будьте внимательны: тот персонаж, которого Шекспир именовал «король Генрих», умер, на престол взошел его старший сын Генрих Монмут, ранее – «принц Генрих». Теперь он – Генрих Пятый, и в пьесе он называется тоже «король Генрих». Не перепутайте: в первых четырех актах король Генрих – это Генрих Четвертый, в пятом акте – Генрих Пятый.

Войдя, новый король первым делом обращается к братьям:

– Я вижу, вы меня боитесь, братишки. Не переживайте, здесь вам не турецкий двор и я не Амурат. Мы в Англии, и я – Генрих.

Еще один анахронизм, требующий пояснения. Шекспир апеллирует к широко известным событиям, которые на момент коронации Генриха Пятого еще не произошли, но о которых в конце шестнадцатого века знала вся Европа. В 1574 году турецкий султан Амурат (Мурад) Третий, взойдя на престол, убил пятерых своих братьев (по другим источникам – девятерых) во избежание соперничества. В 1595 году его сын Мехмет Третий поступил точно так же, когда пришла его очередь садиться