ребра, казалось, вонзаются во внутренности. Врачи сказали, чтобы он ни о чем не думал, не переутомлял мозг. Но едва Джума закрывал глаза, он видел Халиму. До чего же она несчастная, думал он. И припоминал всех женщин в родном ауле. И замужних, и тех, у кого мужа не было. Каждую он сравнивал с Халимой. Вдов, потерявших мужей на фронте, считают несчастными. Но их не сравнить с Халимой. Они живут памятью о муже, любовью к нему. А у Халимы что? Ничего. Столько лет жила смутной надеждой, а теперь и ее убил Ахмедьяр.

Временами он ругал себя: «Шаммы-то оказался куда умнее. Он, наверное, почувствовал, что этим кончится, вот и не взял ее в машину. Если бы я не вылез с мотоциклом, ничего не случилось бы. Ну, поплакала бы Халима-апа, только и всего. Друзья спрашивают о моем здоровье. Да ведь я не болен, она больна. Моя боль пройдет, раны заживут, переломы срастутся. А сердечная рана Халимы-апа никогда не затянется. Как она, бедная, просила: «Скажи Зохре, что ее отец умер». Да разве так можно? Нет, не скажу.

Зохра стала совершеннолетней. Ну и что? Человек растет, это естественно. Но почему Халима-апа так странно на меня посмотрела? Ну и что с того, что совершеннолетняя? Или она хотела сказать, что Зохра собралась замуж? Тогда остается пожелать ей счастья».

Его словно ножом по сердцу полоснули. Он вжался лицом в подушку, закусил губу. «А чего я, собственно, хочу? Я калека! Зачем Зохре калека? Ну, огорчилась она, добрая душа, за меня. И все! Девушки легко плачут — видно, слезы близко».

Так он уговаривал себя, но знал, что не в этом дело. Знал и старался не вспоминать, и все равно вспоминал.

Халима-апа уехала в город за продуктами и осталась там ночевать. Тогда-то Зохра и пригласила Джуму к себе: «Посидим, поговорим, одной мне скучно будет». После работы Джума поел, весело насвистывая, побрился, надушился одеколоном, пританцовывая, почистил туфли. Берды усмехнулся и просипел:

— Да, брат, крепко ты втюрился.

А Рустам, понимающий Берды с полуслова, подхватил:

— Видишь, Базар-джан, хоть ты и поэт, а Зохру у тебя из-под носа увели. Верно говорят: «Кто смел, тот и съел». — Он незаметно подмигнул Берды. — Так-то, дорогой, — не проглотишь то, что прожевал, изо рта вытащат.

— Джума туда не потому идет, что в Зохру влюбился, — Халима ему поручила за дочкой приглядеть, — пропищал Базар, но было видно, что он ревнует.

— Доверили овечку волку, — сказал Берды. — Чтобы Зохру уберечь, надо было Рустаму ее доверить. Он к ней никого не подпустил бы. И вообще я своими ушами слышал, как Зохра приглашала Джуму.

— Теперь поверил, поэт? — еще насмешливей спросил Рустам.

Но сиплый Берды решил, видимо, не злить Базара и заговорил по-другому:

— Не грусти, Базар-джан, если она тебя не согрела любовью, хотя ты за ней хвостом ходил, то и Джуму не согреет, Стоит Халиме-апа уехать, вечно под их окнами стоят и свистят какие-то Алики, электросварщики, волосатые оболтусы. Кто-нибудь из них и окрутит Зохру.

Джума делал вид, что не слышит, и все же последние слова заставили его призадуматься. Подходя к дверям Зохры, он услышал смех. С кем это она? Тут послышались звуки гитары, и Джума понял, что в комнате мужчина. Он весь сжался, хотел было повернуть обратно. Но ему вспомнились слова Халимы-апа: «Джума, ты из наших самый надежный. Присмотри за Зохрой, пока меня не будет. Мне не очень нравится, что эти бездельники-арматурщики в последнее время крутятся у нашего дома». И Джума постучался.

— Сейчас, мамочка, сейчас, — раздалось из-за двери.

Джума чуть не застонал от досады, увидев гостя Зохры — тощего Алика, того самого Алика, о котором говорил сиплый Берды.

— Пошел вон отсюда, волосан несчастный! — процедил Джума.

Вид у него, судя по всему, был такой, что парень, волоча гитару, потащился к выходу:

— Ладно, мы с тобой еще встретимся…

Проводив гостя брошенным ему вслед тапком, который угодил Алику прямо в спину, Джума очень выразительно посмотрел на Зохру.

— Чтоб его земля проглотила, пришел соли попросить и расселся, что же мне оставалось делать? — оправдывалась она. Но Джуму не проведешь: не умеешь врать — не ври! Кто это приходит за солью с гитарой? За солью с солонкой ходят или с чашкой. И с чего это ты усаживаешь просителей на материнскую кровать?

Все это Зохра прочла в его взгляде и опустила голову, когда Джума выходил за дверь. А уходил он расстроенный. Правильно сказал Берды — девушкам верить нельзя! В лицо тебе улыбаются, соловьем разливаются, а сами?.. «Мне будет скучно, приходи, посидим…» Тоже мне, соскучилась! Нет, надо с ней поговорить. Если она смеется надо мной, пусть скажет прямо, решил он. Но как спросить, с чего начать? Ведь она девушка, не может же она сказать: «Я тебя люблю». Самому начинать надо.

После долгих колебаний он решил для храбрости выпить. Но что? Магазина в Караджаре нет и ресторанов нет. И все же он зашел в столовую: немного погодя у него была бутылка лимонада. В столовой, содрав зубами крышечку, он налил себе полстакана лимонада и выпил. Думая, что скажет Зохра, Джума вдруг услыхал знакомый смех. Смеялся тот самый длинноволосый Алик. Весь дрожа, Джума сжал кулаки и приготовился к драке. Он не думал о том, что противников трое, что последний раз он дрался не то в четвертом, не то в пятом классе. Он знал, что длинноволосый подойдет. И ждал его. Так оно и вышло.

— Я же сказал, что мы встретимся, — еще издали произнес нетвердо стоящий на ногах Алик.

Он придвинулся вплотную к Джуме, но тот схватил пьяненького арматурщика за грудки и отволок к друзьям:

— Заберите своего пса, — сказал он.

Волосатик, и так уже еле державшийся на ногах, тяжело рухнул на стол. Один из сидевших за столиком, дал ему оплеуху:

— Негодяй, ты что не даешь рабочему классу спокойно лимонад выпить?

Джума даже не оглянулся. Отошел к своему столику и залпом выпил еще один стакан лимонада. Тоже мне, рабочий класс! Месяца не прошло, как появились на стройке, а уж опозорились.

Парень, который ударил волосатого, подошел к Джуме, попросил у него прощения:

— Ты, друг, не серчай на этого дурака, выпил он. Знаешь ведь — если козе под хвост водки налить, на волка нападает. Давай руку, познакомимся. Меня зовут Гардаш.

Джума отодвинул его руку. Гардаш не обиделся.

— Я тебе от чистого сердца предлагаю дружбу. Клянусь, с сегодняшнего дня ты этого негодяя не увидишь, и он тебе ни слова не