– Волнуюсь за тебя.

– Я и сама волнуюсь, – призналась она. – Но врачи выше войны. Врачей не трогают.

Сказала – и почувствовала собственную ложь. Призрак хуту с окровавленным тесаком в руке прятался в темноте. В Кигали не трогали белых, а не врачей. Здесь она была сербкой среди сербов. Тутси среди тутси.

Шаталов накрыл ладонями пальцы Ясны. Лежащий на столе фонарик освещал ее сбоку резким светом. Ромбики пружин, растянутые в каркасе сетки, остались в тени. Словно черная решетка поверх дорогого лица.

Ясна замерла, пронзительно посмотрела на Шаталова, спросила тихо:

– Что мы делаем?

Ей померещилось, будто панцирная сетка превратилась в решетку и отделила от нее Андрея… Радо…

Шаталов чуть улыбнулся, неуверенно предложил ответ:

– Кровати в подвал таскаем?

Она высвободила одну руку из-под его пальцев, просунула сквозь сетку и провела ладонью Шаталову по лицу:

– Я рада, что ты здесь.

– А я рад, что ты цела.

Шаталов сквозь сетку провел ладонью по ее локтю и плечу, чуть потянул к себе, Ясна подалась навстречу. Они нашли зазор между пружинами, осторожно соприкоснулись губами. Потом одновременно рассмеялись. Шаталов отставил сетку в сторону, и они еще какое-то время стояли в шаге друг от друга.

Оба так боялись слов, вопросов, объяснений, но все это оказалось лишним, ненужным. Шаталов шагнул к Ясне, подхватил, прижал к себе. Центр Земли качнулся, как маятник, их бросило в сторону. Гора матрасов оказалась не такой уж отвесной, нашлось и плоскогорье. Они захватили его, обозначив свои владения разбросанными деталями одежды и белья. Откуда-то с горной вершины лавиной скатилась подушка. При попытке отбросить ее в сторону ветхий сатин треснул, выпустив в низкое подвальное небо снежный буран перьев и пуха. Бороться со смехом стало невозможно. Ясна и Шаталов беззвучно открывали рты, не прекращая ласкать и целовать друг друга, стукаясь зубами о зубы.

Ясна гладила Андрея так, словно только ощупью могла убедиться в его реальности. Запоминала его ладонями, щеками, животом, бедрами. Вплеталась в него и вплетала его в себя. Фонарик скромно светил в сторону, но и того, что отражалось от стен, Шаталову хватало, чтобы разглядеть волшебные контуры ее скул, шеи, груди, шелк ее кожи, блеск ее глаз.

Им открылись такие дивные дали, куда пускают немногих. В два дыхания, в два пульса они замерли, сплавившись воедино.

Шаталов распластался на спине, глядя в загороженное бетоном небо. Ясна замерла поперек него, лежа на животе, лишь иногда чуть поворачивалась, устраиваясь поудобнее, подставляясь под его ладонь. Он задумчиво гладил ее от лопаток до икр, радуясь каждому изгибу и каждой выпуклости.

К влажной спине Ясны прилипли белые перья, Шаталов стал по одному отлеплять их и отбрасывать в сторону.

– Не ощипывай меня, – запретила она, – я не курица!

– Ты не курица, – подтвердил он. – Ты ангел. Я должен тебя замаскировать. В целях безопасности. Пока никто не узнал.

Она оглянулась на светлый квадрат проема над лестницей.

– Дверь не закрыли… Неудобно получилось.

– Вроде никого напугать не успели.

Ясна повернулась к Шаталову, шутливо задрала нос:

– Сербов так просто не напугаешь!

Он развернул ее, положил целиком на себя, поцеловал в ухо, прошептал:

– Ты моя маленькая смелая сербка!

Хотелось остановить все часы на свете, чтобы мир снаружи замер и оставил их в покое и счастье.

Село Раковица, автономный край Косово, Югославия

Июнь 1999 года

Мотороллер увозил из Раковицы одетую в черное женщину. Немой Вукашин смотрел, как навстречу ей движется техника – бронемашина и два грузовика с закрытыми тентом кузовами. Но это была не югославская армия, и дорога, по которой приближалась беда, шла не с севера, а с юга.

На развилке женщина поравнялась с колонной и некоторое время что-то обсуждала с пассажирами бронемашины. Вукашин не шевелился, не моргал. Казалось, даже не дышал. Женщина на мотороллере поехала дальше и свернула на южную дорогу. А колонна тронулась, поползла к селу. Техника была окрашена в зеленый цвет, но не теплый защитный, а холодный серо-зеленый.

Вукашин вспомнил этот чужой оттенок – полвека назад все, окрашенное в цвет врага, поджигалось и горело на всех дорогах Югославии.

Глоговац, автономный край Косово, Югославия

Июнь 1999 года

Лейтенант Окович взбежал по лестнице и постучался в кабинет Милича:

– Шеф, отвлеку?

– Уже отвлек! – Милич оторвался от отчетов.

– Звонили из Раковицы, – сказал Окович. – Вызывают наряд.

– В Раковице же гарнизон Брегича? Военные на месте не разберутся?

– У одной хозяйки телят порезали. Просит приехать.

– На суп, что ли?

– Перерезали горло телятам в коровнике. Грешит на соседей. Разбираться надо. Военные сказали, не их дело, отправили в полицию.

Милич недовольно взмахнул рукой:

– Неймется же людям! Будто мало беды вокруг. Съезди, сними показания. Кто с тобой? Жду назад не поздно – хищение на фабрике тоже ждать не может.

– Дробанович поедет. А водителя возьмем, кто свободен. Мы как птицы, шеф! Фьють-фьють!

Окович спустился в отдел, по-хозяйски оглядел зал, выбрал жертву:

– Крстич! Отрывай задницу от стула, поехали проветримся!

Немолодой патрульный, толстенький и неуклюжий, покорно отложил газету, торопливо допил кофе.

Зашли в оружейную комнату, получили под роспись «калашниковы» и по два магазина к каждому.

Окович занял место рядом с водителем – к неудовольствию сержанта Дробановича. Тот поделать ничего не мог, только бухтел с заднего сиденья:

– Не по уставу! Старший по званию должен назад садиться!

– Еще скажи, «не по конституции», – рассмеялся Окович. – Будто давно я ваших затылков не видел! А так хоть вокруг посмотрю.

– Я и сам никак не насмотрюсь напоследок, – негромко сказал Крстич.

Окович удивленно покосился на водителя:

– Что за «напоследок»?

– А вы, лейтенант, будете здесь дожидаться, пока ОАК придет? Лучше куда угодно податься, чем до фонарного столба.

– Думаешь, сделают автономию – полиция разнадобится? – спросил Дробанович.

– Такая, как наша, – точно, – уверенно сказал Крстич. – Другая потребуется, политически подкованная, чтоб по ситуации то глаза закрыла, то бандитам лапки пожала. Это без меня.

– Рано руки опускать! – Окович разглядывал за окном военную технику.