Эта неопределенная судьба ожидает слишком многих китайских детей. По оценкам экспертов, когда через десяток-другой лет эти дети дорастут до дееспособного возраста, они окажутся среди сотен миллионов китайцев, не обученных навыкам полноценного участия в инновационной экономике с высокими зарплатами. Это примерно треть всего населения. И, говорит Розелл, «Китай все еще недостаточно состоятелен, чтобы выплачивать пособия по безработице, а потому созданы все условия для массового недовольства, организованной и стихийной преступности, бандитизма и тому подобного».

Вот поэтому-то Китай и не стал учитывать провинции в первых двух раундах подсчетов по PISA, обнародованных в мире: попросту нечем было бы хвастаться. (В самом недавнем раунде 2015 года Китай, разумеется, утратил призовое место: в результаты Шанхая включили Пекин и две другие провинции.)

* * *

С девочками Бай и Цун я познакомилась в глубинке провинции Хэнань.

Я путешествовала с одной волонтерской организацией, занятой образованием для мигрантов и жителей удаленных областей, и вот в одно свободное утро заметила этих девчонок: они поглощали завтрак на уличном перекрестке, кишевшем торговцами. Уезд Луи – в нескольких часах от Шанхая поездом, а потом автобусом к северо-западу от города. У Рэйни на карте Китая я оказалась в груди петуха, примерно там, где крепится крыло.

– Вы не пьете суп? – спросила Бай. Хэнань – одна из беднейших и самых густонаселенных провинций Китая, в среднем 1464 человека на квадратную милю. Крошка Бай, худенькая девочка, втиснутая в джинсы невзирая на жару, сидела на низеньком табурете перед металлическим чаном студенистого бордового отвара. Суп продавался по три куай за плошку, это примерно сорок центов. Потрепанный жизнью торговец нависал над чаном, все это заведение питания размещалось в нескольких шагах от суматошной проезжей части, задыхавшейся от мопедов, автомашин и выхлопа.

– Нет, – сказала я, поразмыслив над вопросом. – Суп я не пью.

– А я – каждый день, – сказала Бай, склоняясь над красной жижей, – чтобы пить не хотелось.

Девчонкам было шестнадцать и семнадцать, ни та, ни другая не виделись с семьей по многу месяцев. Родители Цун – кочевые скотоводы, работавшие в Синьдзяне, а у Бай родители держали аптеку в другом городе. Семьи бросили их в этом пыльном, занюханном городе в средней школе, где они ели, спали и учились в одном и том же здании.

Общенациональный вступительный экзамен в старшие классы ожидал этих девчонок через восемнадцать дней.

– Пошли с нами в класс, – сказала Цун, беря меня за руку, и мы отправились в путь по длинной улице. Прошли мимо дерева, которое чуть раньше в тот день дарило тень человеку в синем тренировочном костюме, удовлетворявшему себя в рабочий перерыв.

– Ой, – вырвалось у меня, когда я его заметила и встретилась с ним взглядами; его глаза не выразили ничего. Я заспешила мимо, а мужчина продолжил дергать рукой ниже пояса; показательный образ рабочего-мигранта, отделенного от семьи долгими одинокими неделями на стройке. Этот город – сплошь поиск наживы и никакого сердца, пустые здания в разных стадиях постройки и немногие жители, если не считать строителей и учащихся.

– Школа в разрухе, – жизнерадостно сообщила Бай, когда мы приблизились к кораллово-красному четырехэтажному зданию, отстоявшему от дороги и отгороженному десятифутовыми стальными воротами. Взошли по лестнице на второй этаж и оказались в классе, отделанном тусклой штукатуркой. Высокие окна, заклеенные газетами двухлетней давности, пропускали лишь самую малость солнечного света.

– Это американская учительница, приехала из Шанхая, – объявила Бай своим одноклассникам, сидевшим за партами в четыре ряда. На каждой парте стояли учебники – баррикада между учителем и учениками, Великая стена книг.

– Я – жирная, – сообщила пухлая девочка, хихикая от собственной прямоты.

– А я – дылда, – заявила тощая девочка, сидевшая во втором ряду.

– А я – тупая, – включилась Цун под всеобщий смех.

– Кто же в классе лучший ученик? – спросила я. Когда я задавала этот вопрос школьникам, меня всякий раз поражало, что они знают ответ. Десять рук показали на худенькую девочку в очках с черной оправой, сидевшую в первом ряду.

– А вы где? – спросила я у Жирной, на которой были темные очки, хотя в классе и так сумрачно.

Жирная опустила ладонь к полу, словно пронзала пустоту под нижней ступенью лестницы.

– Там – внизу-внизу-внизу.

Я заняла место между Жирной и Цун в третьем ряду, и тут в классе появилась сурового вида женщина. Все вдруг притихли. Учительница тут же начала урок.

– Разберемся с задачей номер восемнадцать, – сказала она. – Фура везет товар из пункта «А» в пункт «Б». «Икс» – время, «игрек» – расстояние от фуры до пункта А. Решите задачу, применив данные графика.

Головы в первом ряду склонились над партами, я сосредоточилась на лицах и языке тела и быстро сообразила, что класс рассажен в соответствии со способностями и целеустремленностью. Ученики на первом ряду – бойкие и бодрые, ученица № 1 – предводитель, но чем дальше от доски, тем ниже успеваемость и качество внимания. Во втором ряду Жирная даже не делала вид, что ей нужно решать задачку: она стригла ножницами ноготь на указательном пальце, складывая обрезки кучкой. Две девочки в третьем ряду по очереди массировали друг дружке бедра.

– Итак, запишите функциональное уравнение возвращения фуры в пункт «А» для «икс» и «игрек», – сказала учительница, не обращаясь ни к кому в отдельности. На заднем ряду трое ребят, прячась за Великой стеной из книг, дулись в видеоигры на мобильных телефонах.

Тянулся долгий ленивый июньский день, жара и свет плавали по классу, учительница бубнила. Мне было ясно: школа для большинства этих учеников – чепуха, многие тут просто коротают время. Восемнадцать дней до чжункао, но тут никакого горения, сплошь праздность и безволие. Эти дети годами сдавали пробные экзамены, и лишь некоторые удивились бы результату.

Я зашептала Цун, дочери пастухов, щелкавшей жвачкой:

– Покажите мне вашу месячную контрольную.

Она выгребла из парты гору бумажек и смяла их в правом кулаке.

– Вот, берите, – сказала она, бросая их передо мной. – Мне они без надобности.

Я расправила одну. Контрольная по физике, Цун получила четыре из пятидесяти возможных баллов. Расправила остальные, там не лучше. Восемь из восьмидесяти по алгебре. По химии Цун нацарапала несколько иероглифов под первым вопросом, остальные остались нетронутыми.

Она собрала бумаги в комок и запихнула их мне в сумку.

– Заберите с собой. Потом посмотрите, – прошептала Цун.

До меня с четвертого ряда добралась пластинка жвачки.

– Из Америки, – прошептала Цун, а я глянула на мятный «Ригли». На фантике была обезьянка, сидевшая на горке разнообразных фруктов.

– Чем хотите заниматься, когда вырастете? – прошептала я девочкам в моем ряду. Жирная оперла на учебники зеркальце и рассматривала свое лицо, пригнув голову, чтобы не засекли.