– Это Китай, – сказал он уверенно, продолжая возить фломастером.

– Это разве не петушок? – не отставала я.

– Нет. Это Китай, – сказал он, рисуя дальше.

Китай у Рэйни очень походил на петуха. Я пристально наблюдала, как на бумаге проступает воображение моего сына. Петух у него упитанный, спесивая грудь колесом, голова и гребешок вдаются в Россию, изогнутая спина огибает Монголию, а воображаемые ноги попирают где-то Южно-Китайское море. Столица Пекин – на восточном краю ближе к морю, в самом горле птицы, удачно расположенная так, чтобы крепкой хваткой держать все остальное тело. Я рассеянно потыкала пальцем в это средоточие власти.

– А где Шанхай, мам? – спросил Рэйни.

– Вот тут. Мы живем вот здесь, – сказала я и провела пальцем на юг вдоль береговой линии – Шанхай размещался на выступе гордой, надутой петушиной груди. Подходящее место для престижного китайского города небоскребов.

– А аи откуда? – спросил Рэйни, вспомнив, что наша няня прыгнула в поезд на каникулах и укатила далеко-далеко повидать семью.

– Из провинции Цзянсу, – ответила я, показывая пальцем на север от Шанхая, в шею петуху.

Мы с Рэйни, не сговариваясь, поглядели на запад, вдоль тела птицы, на просторы земли у границ с Индией, Пакистаном, Казахстаном, Кыргызстаном, Таджикистаном и Непалом.

– А тут что? – спросил Рэйни, укладывая ладонь плашмя на листок.

– Это западный Китай, Рэйни, – сказала я, махнув ладонью над телом и хвостом петуха. Большинство нынешних гостей страны посещает лишь главные города, сосредоточенные на востоке. Палец Рэйни пополз к Тибету посередине азиатского континента, и я задумалась о сотнях миллионов китайцев, живущих в больших городах, мелких общинах и совсем в глуши к западу от состоятельного городского побережья Китая.

Каковы тамошние школы? Выдерживают ли провинциальные студенты ту же учебную нагрузку, что и городские дети? «Побудьте где-нибудь вне Пекина и Шанхая», – советовал знакомый выпускник Стэнфорда, два года отработавший преподавателем в глухой провинции Гуандун. Другой знакомый выразился еще яснее: «Разберитесь, откуда произрастает китайская образовательная система, – и вы лучше поймете, куда она развивается».

Условия в провинциальных школах, возможно, чудовищны. Бывает, что и по сто тридцать детей запихивают в один класс, не хватает питьевой воды, а учителя скверно подготовлены. Детей сдают в интернаты и школы, их родители тем временем батрачат в далеких городах, а дома помогать с домашними заданиями остаются бабушки и дедушки – зачастую не обученные грамоте. Некоторым везет, они живут под одной крышей с родителями, но среднестатистический опекун малолетки понятия не имеет, как растить ребенка, чтобы он преуспел в современном Китае. «Они больше понимают в том, как вырастить свинью на убой, чем как воспитать ребенка», – говорится в докладе одной американской исследовательской группы.

Когда миру объявили о шанхайских студентах-отличниках, шепотки о провинциальном Китае усилились. Эти лучшие в мире баллы по PISA не включают глубинку, сказали критики, усомнившиеся в показательности этого экзамена. Если включить студентов из бедных сельских областей – тела и хвоста петуха, – средний балл Китая рухнет, как мешок с камнями, брошенный в Янцзы, считают критики.

И вот однажды я наткнулась на ошеломительные цифры.

Почти половина детей, живущих вне больших китайских городов, не доучивается до выпуска из старших классов. В глубинке лишь где-то семь из ста китайцев учатся в каких бы то ни было университетах: дети в городах имеют почти в двенадцать раз больше шансов получить высшее образование. Изучение доходов показывает, что разрыв в благосостоянии между богатыми и бедными в Китае такой же, как между населением Лондона и Бангладеш. Когда в последние десятилетия китайская экономика рванула в небеса, она оставила позади колонии отсталого населения. Как страна может продолжать модернизироваться и расти, если сотни миллионов плохо образованных нищих китайцев прозябают в провинции?

Я вновь посмотрела на рисунок Рэйни.

По его эскизу выходило, что расстояние между провинциальным и городским Китаем – всего-то в два-три пальца.

В действительности это расстояние – решающее.

* * *

С Лорен я познакомилась в Шанхае в 2012 году.

Лорен – мигрантка из сельской провинции Аньхуэй к западу от Шанхая, она считается в народе одной из беднейших в Китае. Если мы встречались сразу после очередного визита Лорен домой, она всегда приносила мне пластиковый пакет, полный яиц – свежих белых кругляшей в крапинах куриного помета; Лорен настаивала, что следует варить их на пару́ и кормить ими семью.

– Полезно для зрения, – говорила она, воодушевленно кивая. – Наши сельские яйца, они питательные – видите, какой желток яркий? Я восемь часов с этим пакетом на коленях просидела в автобусе, и ни одно не побилось!

У Лорен широкие плечи и бедра, разлапистые ступни, чтобы ходить босиком по земле, короткие бедренные кости – с такими ловчее удерживать равновесие, когда сидишь на корточках. Тело крестьянки, скроенное для работы в поле, но Лорен уехала из деревни двадцать лет назад – за деньгами большого города. Поболтавшись по разным работам на фабриках и в ресторанах, она наконец сообразила: крепкое тело, сподручное на селе, отлично сгодится, чтобы делать массаж в городе. И она выучилась на массажистку. За час, который она проводит где-нибудь в темной спальне в Шанхае, 75 юаней – примерно тринадцать долларов – она кладет себе в карман. Двигается беззвучно, мнет спины бодро и споро, и руки ее в этой работе устают редко.

– На самом деле меня зовут Лун Цзян, – сказала она мне при первой встрече, – но один немецкий клиент сказал, что Лорен проще для иностранцев.

Лорен – женщина практичная, и, раз уж совершенно чужой человек счел, что англоязычное имя поможет ей зарабатывать, она совет примет. Эта вот деревенская сметка всегда была при ней, и, родив единственного ребенка пятнадцать лет назад, она и ему подобрала утилитарное имя.

– Цзюнь, 军, или Солдат, – пояснила она. – Солдат – хорошая работа. Железная плошка для риса – постоянная государственная служба. Пенсия, опять же.

Среди китайцев бытует негласное правило, как именовать детей: в порядке вещей – и даже поощряется – выбирать имя, в точности отражающее ваши сокровенные желания. Нет нужды скрывать амбиции, надежды или даже алчность. Я знаю немало китайцев, назвавших своих детей в честь головокружительных профессий, устремлений, вождей в правительстве или даже физических характеристик, которые общество считает желанными. «Большой Босс». «Высокий». «Богатей». «Красивый». Последнее, «мэй», – очень модное имя среди китайских девочек. Знаменитости, поп-звезды и предприниматели – не исключение, равно как и марки зарубежных шикарных автомобилей.

Я два года отработала волонтером, преподавая английский в шанхайском детсаду, и одного из моих любимых воспитанников назвали Феррари.