– То, что я написал, – по большей части официозная гуаньфан, галиматья, – однажды сказал мне Дарси шепотом. – Просто надо – и всё, – сказал он. – Это нужно делать, если хочешь продвинуться.

Его цель – там, куда Партия не дотянется, вне Красного пути: отучиться в Университете Мичигана.

– Хотите учиться за рубежом? – уточнила я.

– Да, – сказал он и кивнул, ему на ум внезапно пришла тревожная мысль: – Если я хочу учиться в Америке, будет иметь значение, что я коммунист? – спросил он, склонив голову, но взгляда от меня не отвел, ждал ответа.

Я осознала, что лицо, которое мой друг являл миру, можно было выставлять то так, то эдак, в зависимости от собеседника и наличной цели. Но одно было ясно: пробивное дитя мигрантов, Дарси вступал в Партию, потому что это сулило ему лучшее будущее в пределах Китая. Членство открывало ему новый мир благ: возможность претендовать на стипендию, связи, благодаря которым добывается хорошая работа, места на государственных предприятиях. Членство в Партии необходимо для продвижения на многих государственных и университетских должностях.

Дарси – среди лучших и блистательнейших молодых китайцев, и все это ему попросту необходимо было проделать. Я размышляла над будущим двоих моих знакомых учащихся и поняла, что они избрали себе отчетливо расходящиеся пути.

Год, который Аманда провела за рубежом, проложит ей дорогу в заграничный колледж, а Дарси предстоит изо всех сил пробиваться в китайском обществе.

* * *

Размышляя над положением дел у Дарси, я осознала, что большинство нынешних китайских публичных персон разительно отличаются от их облика в частной жизни. Подобный расклад представлялся мне особенно непростым для самого младшего поколения Китая.

Я американка, у кого та самость, которую я являю окружающему миру, и та, с которой расхаживаю по собственной гостиной, примерно одинаковы. Само собой, полностью здоровый член общества обязан следовать его писаным и неписаным правилам, но в основном я готова выставить любую свою мысль на всеобщее обозрение. Дарси такой роскоши не досталось. Вглядевшись поглубже, я обнаружила, что не одну меня это тревожит: горстка смелых китайских исследователей критикует китайскую программу нравственного воспитания именно по этой причине; они считают, что деспотия Партии – безнадежная затея-двоечник.

Беда вот в чем: между тем, чему детей учат в школе («правительство о тебе заботится»), и тем, что происходит у них на глазах в действительности (правительственные чиновники присваивают себе привилегии), существует громадная пропасть. Между тем, о чем люди говорят как о своих убеждениях («Да здравствуют коммунисты»), и тем, какие желания лелеют в личной жизни («Капитализм дарует мне возможности – приличную пару „Найки“»), – бездна.

Из-за ускоряющихся экономических перемен в Китае социалистические ценности, заложенные Партией, оказались под угрозой. Капитализм процветает, и попытки часами напролет убеждать учащихся в противном стало «спорно и недостоверно во многих отношениях», – пишет специалист по нравственному воспитанию Ли Маосэнь. Попытки Партии в нравственном воспитании стали попросту «средством политического внушения с целью управлять народом, а не развивать отдельные личности». Рупор интеллектуальной общественности Жань Юньфэй открыто насмехается над обществом, «где образовательные материалы целиком посвящены любви к Партии – это, само собой, ведет к духовному кризису», – сообщил он New York Review of Books.

Китай – растущая нация патриотов, боготворящих Партию на публике, но в частном порядке культивирующая совсем другое мышление.

Взять, к примеру, образцы для подражания, которые коммунисты представляют героями. Дарси и Аманда, пережившие почти двадцать лет китайского образования, способны отбарабанить истории этих героев без единой запинки: Лай Нин, четырнадцатилетний школьник, погиб в огне, помогая пожарным справляться с возгоранием, возникшим в провинции Сычуань. Его запомнили как нелюдимого, но прилежного мальчика, однако после его смерти государство объявило его самоотверженным национальным героем. Хуан Цзигуан своим телом встретил пули врага, смело сражаясь за китайский народ во время Корейской войны. Солдат Дун Цуньжуй воевал за коммунистов в 1948-м и подорвал себя, чтобы уничтожить гоминьдановский бункер. «За новый Китай!» – прокричал он, как гласит история, перед тем как пожертвовать собою. Внедряемые в рамках школьной программы и представляемые на занятиях, эти образцы – почти всегда солдаты Народно-освободительной армии или же пылкие фанатики, демонстрировавшие непревзойденную верность Мао Цзэдуну, старейшинам Партии или высшему благу.

Ныне большинство китайцев считает, что эти истории не имеют отношения к действительности. И неудивительно: никакая байка, воодушевляющая поколение драгоценных единственных детей к самопожертвованию, скорее всего, не понравится родителям.

В частной жизни у семей свои соображения. Одна моя подруга сдала двух своих дочек в государственную школу в Гуандуне. Однажды ученикам рассказали историю человека, гордо несшего китайский флаг, но медленно умиравшего от голода на жарком солнце. И вот этот человек повстречал потенциального спасителя – путника с буханкой хлеба.

– Отдам тебе хлеб в обмен на флаг, – сказал путник.

– Нет, – ответил голодающий знаменосец, пусть и голоден он был, и слаб.

– Может, за десять буханок отдашь?

– Все равно не отдам, – ответил знаменосец.

История заканчивается тем, что человек умирает от голода, высоко держа над головой флаг, покуда хватало сил. Учитель проговорила мораль рассказа: «Вот это отвага у человека!»

Моя подруга была в ужасе.

– Дома я стараюсь бороться с промывкой мозгов, – сказала она. – Говорю детям, что надо брать хлеб! Правда, девочки? – спросила она, глядя на дочерей, сидевших у нас за столом во время легкого обеда. – Что мы берем вместо флага?

– Хлеб! – хором ответили и шестилетняя, и девятилетняя.

* * *

Противостояние идеологии и действительности проявилось во всей красе, когда я навестила занятие по политологии в старших классах – мне было любопытно узнать, улавливают ли китайские учащиеся попытки Партии промывать им мозги.

– Вы – будущие хозяева этой страны, – говорила учительница Цю своим тридцати двум ученикам-шанхайцам. – Вы – будущее родины, наша надежда. Если пойдете по ложной тропе – заведете страну в тупик.

Я пробралась в класс и уселась на задах; понаблюдать мне разрешил директор школы, знакомый моей ассистентки в исследовании. Ученики расселись попарно за металлические парты, выстроенные в три колонны от доски до задней стены класса. Меня всегда поражали китайские учебные помещения: яркий дневной свет шпарит из одностворчатых окон, одинокий круглый вентилятор свисает с высокого беленого потолка, зеленая доска, вымытая учениками на переменке, на доске все еще призрачно читаются остатки вчерашних записей. Больше похоже на казарму, чем на класс. Над доской – китайский флаг, ученики внимают.