Они оказались у машины. На взгляд Мазура, ни малейшегоизъяна, хоть сейчас прыгай за руль и лихо уносись в облаке пыли... Вокругстояла безмятежная тишина, из-за угла появился худющий подросток в желтой майкеи домотканых штанах по колено, мельком поглядел на Мазура с Анкой и прошелмимо, присел на корточки у радиатора машины, разглядывая ее с вялым интересом.Изнутри, из барака, доносилось размеренное клацанье, вроде бы не связанное ни счем милитаристским.

Они поднялись по трем ступенькам расхлябанного деревянногокрылечка. Входная дверь была открыта, так что стучать не пришлось. Вся внутренностьбарака оказалась одной-единственной большой комнатой, не разгороженнойперегородками. На стене справа висело несколько картинок, имевших внешниепризнаки наглядной агитации: портрет президента (точнее, цветная фотография нелучшего качества и скромного размера), пара плакатов с сиявшим над белымгородом солнцем, могучими белозубыми крестьянами, куда-то шагавшими колонной смотыгами на плечах и идиотскими улыбками, а также антиспидовскими лозунгами,проиллюстрированными перечеркнутыми шприцами и самокрутками с местной дурью.Красный уголок, ага. «Сурок» сидел за ветхим столом в торце барака. За спиной унего красовался пыльный государственный флаг, а сам он старательно, двумяпальцами, выстукивал что-то на пишущей машинке, которая, по первому впечатлению,была антиквариатом еще при португальцах. Точно, крайне походило на мэрию – сучетом окружающей убогости.

При виде вошедших хозяин с превеликой охотой оторвался отсвоего занятия, поднял голову и изобразил лучезарную улыбку – именно чтоизобразил, рожа у него, оценил Мазур, была самая что ни на есть продувная.

– Посматривай... – сквозь зубы сказал он Анке, быстрымишагами приблизился к столу и спросил резко: – По-английски говорите?

«Сурок» все с той же широченной улыбкой развел руками, пожалплечами, повертел головой и выдал длинную фразу на местном наречии, расшифровкене поддававшуюся.

«Дуркует», – подумал Мазур. Деревня цивилизации нечужда, а поблизости – принадлежащие американцам рудники и плантации, так чтокакой-то минимум он обязан был усвоить...

– Так-таки и не говорите? – допытывался Мазур.

«Сурок», широко улыбаясь, мотал головой. Бить его в торецбыло, пожалуй что, перебором. Лихорадочно копаясь в памяти, Мазур соображал:здесь обитают гватепеле, ага, значит, хоть пару-другую слов в свое времяусвоил, бывал в этих краях... Ну да, как же!

С вопросительной интонацией, надеясь, что вспомнилправильно, Мазур выговорил:

– Таба кисангано?

Вот чудо, типчик закивал! Значит, правильно вспомнил: «Тыстароста?» Еще парочка фраз пришла на ум, но они в данный момент совершенно негодились: на кой черт Мазуру знать, не отравлена ли в колодце вода и незаложены ли поблизости мины? Из здешнего колодца все равно не пить, а мин тутдавненько не закладывали вроде бы...

Тьфу ты! Он доподлинно вспомнил то, что справный солдатобязан в первую очередь заучить в стране пребывания... Набрал в грудь побольшевоздуха, еще раз освежил память и старательно рявкнул:

– Мансана а сула бе та на! Куивало батака а мансанита суба!Ба та, ла та, ша та, карава матаба туа! Чу, ба та, ла та! Хуту ба лу киту...

Это была высокопробная матерщина, подробно исследовавшаягенеалогию старосты и обнаружившая в ней массу позорных обстоятельств. А такжеобещание оторвать к чертовой матери кое-что важное.

Ну, в конце концов, настоящие сотруднички Лесного корпусатоже не церемонились бы со старостой захолустной деревушки, находись они приисполнении...

Старосту, сразу видно, п р о н я л о. Закрепляя успех, Мазурдобавил:

– Кавуту ба ла матари! Ну, вспомнил английский?

Староста закивал и проговорил на приличном английском:

– Вспомнил, как тут не вспомнишь... Руки подними, падаль!

Мазур так и не успел ничего предпринять – и Анка тоже. Вовсех шести окнах барака – без рам и стекол – возникли недружелюбные рожи,направили внутрь автоматы. Сзади знакомо лязгнуло – это передернул затвор«Калашникова» тот самый худой юнец в желтой майке и домотканых по коленопортках. Староста, уже не выглядевший сонным байбаком, проворно извлек из столастаромодный, но ухоженный револьвер британского производства и, вытянув передсобой обеими руками, нацелился Мазуру в живот.

– Руки вверх, говорю! – заорал он на том же вполнеприличном английском. – Кому говорю?

Мазур медленно поднял руки, успев подумать, что давненько ужтак не прокалывался: но ведь три часа наблюдали, типичнейшее сонное царство,дыра дырой... Сзади послышались едва различимые шаги, в затылок уперлось нечтотвердое, которое могло оказаться исключительно дулом автомата – и подростокпроворно выдернул у Мазура из кобуры револьвер, а из ножен – кинжал. То жесамое проделал с Анкой. Живенько отбежал, не дожидаясь неприятных сюрпризов.

Проворно выскочив из-за стола, староста распорядился:

– Пошли к двери, оба! Кругом!

Под прицелом стольких дул не особенно и поспоришь... Мазурвышел первым – а перед ним пятился державший его на прицеле юнец. Следом шлаАнка. Орал староста:

– В соседний дом, живенько!

Соседний барак оказался чуточку ухоженнее – разделен нанесколько комнаток. Староста орал:

– Направо! Руки не опускать!

Мазур вошел в комнатку, где за пустым колченогим столомвосседал на стуле здоровенный детина в пятнистом комбинезоне и синем берете. Нарукаве у него красовалась чистенькая сине-красная повязка с какими-то буквами,а на берете – здоровенная, не без старания изготовленная кокарда желтого металла.Ни к повязке, ни к кокарде Мазур особенно не приглядывался – ровным счетомничего интересного, один из тех вечных, как тараканы запечные, национальныхфронтов, чье наличие и неистребимость привели президента Кавулу к черноймеланхолии и твердому решению драпануть из страны с набитыми карманами...

Вокруг столпилась целая орава, упершись в разные участкиорганизма автоматными дулами. Держались они несуетливо, совершенно спокойно, ивот именно это Мазуру и не нравилось: народ, сразу видно, бывалый, с таким труднееработать, предпочел бы начинающих сопляков, и стрелять не умеющих прицельно, инеуклюжих, как морж на суше...

Верзила разглядывал их, выпуская дым в потолок. Что-тоскомандовал на своем, непонятном – и Мазуру быстренько обшарили карманы, кинулина стол ламинированную карточку, рядом – Анкину.

– Лесной корпус... – протянул верзила, ухмыляясь так,будто настроился с самого начала не верить ни единому слову пленных. – Ичто же вы здесь делаете, судари мои?

Мазур добросовестно ответил:

– Изучаем район. Для устройства нового заповедника. А с кем,собственно...

– Капитан Батаги, – сказал верзила. – Начальникконтрразведки округа Патриотического фронта.