в себе желание съежиться, закричать. В конце концов она сейчас такая же, как всегда – с рыжими волосами, веснушками, тонкими руками, глядя на которые невозможно представить лапы зверя.

Конопатая приблизилась, аккуратно вставила ключ, щелкнула замком. Посмотрела на Германа, опустившего голову. Освободила и его запястья, но поняла, что поздно. Приподняла тяжелую голову за подбородок, закрыла ему глаза.

– Нам придется вернуться? – ей не хотелось обсуждать то, что случилось несколько минут назад. Лучше бы сделать вид, будто они решают очередную проблему, а в остальном все остается как прежде.

Крил поднялся, потер ссадины на руках. Желание отойти от девчонки не покидало его, но… кому от этого станет лучше? Выживет ли она одна? Возможно. Он – вряд ли. А уж о выполнении задуманного, если они разбегутся, можно и вовсе забыть.

– Нет. Пойдем дальше.

– Куда? Ведь Герман…

Дашка посмотрела на палача, который и сам теперь окончил земной путь.

– Он сказал – выберетесь из тоннеля, идите на запад, до озера. Там остров.

– И все?

– Все.

– А если озеро не одно? А если оно не точно на западе, а чуть южнее или севернее? А насколько большое озеро? Там один остров или десять? Может, двадцать? Пятьдесят?

– Меня больше волнует, что с тобой захотят сделать умники, если узнают о всех чудесах с превращениями. Как думаешь?

Молчание в ответ. Насупилась, пошла за ним дальше по тоннелю. Они ни разу не остановились, не разговаривали до самого выхода, лишь однажды Конопатая обернулась во тьму тоннеля, сказала: “надо было взять Германа с собой, похоронить по-человечески”. Кирилл ответил: “слишком тяжелый, а идти далеко, мы не сможем его столько тащить”. И они молча продолжили путь.

Выход оказался в таком же зале, как и там, в гарнизоне, где Старик указал им на спуск в тоннель. Только здесь не было дыры в потолке, ее место занимал люк, похожий на множество себе подобных, встреченных ими по пути. Даже странные символы с кругами были на месте и вертикальная лестница, ведущая из подземного царства наружу.

Приложив недюжинные усилия, Крил смог провернуть колесо запирающего механизма, толкнул люк от себя. Тот со скрежетом приоткрылся, потом поднялся вертикально, поддерживаемый человеческими руками, упал верхней стороной на снег.

– Наконец-то! – парень втянул в легкие свежий, морозный воздух, выбрался на поверхность.

Справа и слева простирались заснеженные холмы, прямо перед ним, на небольшом отдалении, начиналась густая, непролазная тайга. Крил обернулся. Позади был спуск в низину, снова подъем и то, что осталось от города: неровный силуэт покрытых сугробами развалин.

Он заглянул в отверстие, из которого выбрался. Надо бы протянуть девчонке руку, помочь… Она, конечно, и сама поднимется, но раньше он обязательно помог бы. А теперь, чтобы коснуться ее, каждый раз приходилось себя заставлять.

Протянул руку, помог Конопатой.

– Спасибо, – сказала она. Осмотрела себя придирчиво – дыры в одежде, разошедшиеся швы. Подвязала, замотала… Попыталась стряхнуть тоннельную пыль и шмыгнула носом, будто собираясь чихнуть.

– Крил, я знаю, что ты думаешь.

– Неужели?

– Ты думаешь, что все это время был рядом с монстром. Хитрым, опасным чудовищем.

Полезла в скрытый карман куртки, нащупала там что-то и порывистым движением бросила ему. Крил поймал потертый, некогда блестящий жетон. Поднес его к глазам, прочитал: “Дарья Авдеева”.

– Это… ты?

Она все-таки чихнула.

– Ага. Уже видел похожие, правда? Раньше нас здесь не было, мы пришли несколько лет назад, с востока.

– Мы?

– Измененное поколение. Мы не такие, как обычные нелюди. И живем почти со времен самой Инфекции.

Кирилл на мгновение утонул в ее глазах. Судорожно сглотнул. Ему было нехорошо, но уже не от того, что рядом “хитрое, опасное чудовище”, а потому, что он вдруг увидел в этих зрачках бездну пережитого, с которой не сравнились бы и пять таких жизней, как у него. Или… еще больше?

– Сколько тебе лет? – спросил он хриплым голосом.

Дашка пожала плечами.

– Наверное, чуть больше двухсот.

– Это невозможно. Так не бывает.

У нее на лице мелькнула тень улыбки.

– Не помню своего детства… – растерянно опустила взгляд, покачала головой. – Да и юности тоже. Лишь какие-то обрывочные воспоминания, картинки… Обычно это лес. Еще животные – тогда их было много. От некоторых приходилось убегать, других мы догоняли сами. То была совсем иная жизнь, не человеческая. Я думала по-другому, видела и чувствовала по-другому. Жила по-другому. Но в один прекрасный момент – хоп… Я очнулась такой.

Развела руки в стороны, посмотрела на свое тело в рваной одежде.

– Контролировать это было невозможно. Я была то мутантом, то человеком. Как приступы тяжелой болезни, непонятной, изматывающей. В пограничном состоянии, когда уже не чувствуешь себя ни тем, ни другим, превращения доводят до ненависти к себе, к любой форме, которую принимает тело. Многие из нас тогда лишились рассудка, погибли. Те, кто выжил – разделились. Одни решили, что им ближе оболочка мутанта, другие стали людьми. При этом все мы можем оборачиваться и теперь уже контролируем это.

– Но откуда?

Она подняла голову, посмотрела на него вопросительно.

– Откуда вы появились?

У Конопатой едва заметно дернулся подбородок.

– Я не знаю, – ответила она почти шепотом.

Солнце скрывалось за облаками и по темнеющему небу было понятно, что оно уже закатывается за горизонт. Зимний день на севере кончается рано, заставляя любого человека, идущего через лес, останавливаться. Вот и они, углубившись в тайгу не дальше, чем на километр, расположились на ночлег. Развели костер, принялись за остатки еды.

– Надеюсь, завтра мы придем на место, – сказал Крил, стараясь разжевать кусок жесткого мяса. – И найдем там людей. Умников, не умников – мне уже все равно. Лишь бы у них было, чего пожрать.

Они с Конопатой привыкли к тому, что их ведет Герман, и сейчас казалось, что он выйдет из-за деревьев, застегивая ремень на штанах, скажет – “сами разбирайтесь, кто там будет дежурить, а я спать”. Или наоборот – сядет у костра, а им велит укладываться. Было непривычно остаться вдвоем, надеяться только на себя. Они это не обсуждали, но чувствовали, что без провожатого стало неуютно, как если бы взрослый оставил детей одних.

– Ладно, я первый, – решил Кирюха.

В этот раз лес не тревожил его посторонними звуками, даже ветер стих. Можно было расслабиться, подумать о своем. Он искал в себе тот страх, что испытал в тоннеле.