И чтобы та, что боится шагнуть ко мне и поцеловать не только взглядом, как делает это сейчас, захотела открыться, захотела рискнуть и захотела опять оглушить меня сладостным стоном. И чтобы когда я буду вбиваться в нее, она забывалась, терялась, но не потому, что ее что-то тянет назад, а оттого, что в ней я – глубоко, неразрывно, и… блядь… уверен, надолго, потому что одного раунда из ее языка и затуманенных глаз вряд ли мне хватит.

Я хочу заполучить ее всю.

И хочу, чтобы она так же жадно хотела заполучить и меня. Чтобы она перестала чего-то бояться, перестала цепляться за принципы или условности, и цеплялась лишь за меня. Губами, зубами, руками, ногами, длинными прядями волос, которые хочется накрутить на кулак.

Всем.

Только, блядь, пусть она будет готова не только к медленным танцам, но и к бешеной скорости, потому что первое, что мне хочется сделать – это врезаться в нее со всего разгона. Вжать, смять, захватить, поглотить изумленные стоны. А уже потом, когда не сможет дышать без меня, когда станет зависима от моего дыхания, темпа и ритма, позволить ей небольшой перерыв и дать просто расслабиться под моим языком.

Представив, как она подо мной извивается, невольно усмехаюсь, предвкушая этот момент.

И в эту секунду мертвый фонарь у этого офиса решает ожить и направляет яркий свет прямо мне на лицо.

Я знаю, что видит Даша.

Знаю, как сильно искажаются мои черты, когда я забываю, что мне лучше не улыбаться, как прежде.

Мне слышится более резкий выдох Ромашки, и я делаю все, чтобы закрыть от нее отпечаток «красивой» болезни – мгновенно набрасываю на голову капюшон.

– Надо закрыть эту дверь, – повторяю ее слова, и разворачиваюсь, шагнув на крыльцо.

Но не успеваю уйти.

– Да, – слышу выдох Ромашки уже у виска.

Повернув голову, встречаю глубокий взгляд и понимаю, что она сделала это, преодолела шаг, который нас разделял. И теперь не просто близко, не просто возле меня. Она меня практически обволакивает.

Дыханием. Ароматом легких духов. Предвкушением, с которым прикусывает губу. Прикосновением холодных, немного дрожащих пальцев, к моему лицу. И несмелой улыбкой, с которой сбрасывает с моей головы капюшон.

– Мне нравится, – говорит она едва слышно, скользнув руками на мою шею и вынуждая склониться к ней, пожалуй, чтобы было легче разобрать этот сбивчивый шепот. – Мне нравится, когда ты улыбаешься. Тебе очень одет.

И, наверное, решая, что недостаточно оглушила меня, тянет за руку, заставляя вернуться внутрь помещения, придавливает хрупкой ладонью к стене и не в первый раз ставит меня в известность:

– У нас ничего не получится.

И тут же, не дав шанса ответить, впивается в мои губы.

Жадно.

С тихим стоном, который срывается лишь для того, чтобы позволить вырваться новому и тем самым отключить у меня тормоза.

Я не могу разобрать, от чего у меня сильнее кружится голова. От того самого одеколона, напоминающего о море и чайках. От алчного взгляда, который прожигает меня даже в относительной темноте, разбавленной светом фонаря, пытающегося заглянуть в помещение. От поцелуя, который как неразбавленный виски, вливается в меня, прожигая все внутренности и заставляя хмелеть.

Или от самого мужчины, от которого настолько разит властью, что ноги не держат, и я обхватываю его за шею, цепляюсь за его волосы, тяну его к себе, ближе, еще ближе…

Так близко, что думать о чем-то другом, анализировать и пытаться в которой раз пояснить ему, что все бесполезно, становится невозможным.

Нет мыслей и слов. Нет ничего поблизости – только он, покрывающий мое лицо поцелуями, сжимающий мою шею, словно проверяя ее на хрупкость, и после моего гортанного выдоха дарящий ухмылку, от которой тушуются стыдливость, страхи и совесть.

Мне становится плевать, что будет через минуту, через полчаса или час. Становится неважным, что будет, когда мы сможем дышать по отдельности. Единственное, чего я хочу, чтобы его губы и дальше позволяли пить свои выдохи, и чтобы его руки не прекращали меня изучать.

Повсюду… я чувствую их повсюду.

Он жадно водит ладонями по моему телу, напоминая слепого, который пытается через прикосновения увидеть цвета этого мира. Скулы, глаза, виски, мои волосы, которые с удовольствием пропускает через длинные пальцы, чуть натягивает, заставляя меня запрокинуть голову и снова взглянуть на него.

Проверяет – его ли я вижу.

И я с удовольствием скольжу по его лицу ладонями, не делая различия между левой стороной или правой, задеваю пальцем уголок его губ, целую усмешку, которая на них отражается и тут же взлетаю.

Приподнимает меня, вынуждая обхватить свои бедра ногами.

– Да, вот так, – издает будоражащий шепот и тут же вжимается в меня, чтобы я ощутила силу его желания и поняла, что он прав.

Все должно быть именно так, как сейчас. Жестко, на полном отрыве, без ласковых слов или глупых признаний.

Просто секс. Потому что мы оба хотим потеряться друг в друге и сорвать друг у друга еще больше шепота, еще больше стонов, хотим украсть у этой ночи еще больше бесстыдных прикосновений.

Он вдавливает меня в холодную стену, заставляя сделать выбор – опереться на нее, выбрать эту пустышку и снова чуть отдалиться, или стать ближе к нему. Мне кажется, выбор здесь очевиден, и я выгибаюсь вперед, трусь о жесткую ткань его джинсов, которая так упоительно скользит по моим трусикам и помогает немного унять этот жар, сводящий с ума.

Видя это, его пальцы задирают мою юбку до талии, чтобы мне было легче, приятней скользить, и тут же берутся за блузу. Движения резкие – он не думает о том, что сомнет ткань или заденет хрупкие пуговички. Он просто открывает путь к тому, чего хочет.

Окидывает взглядом бюстгальтер и нетерпеливо освобождает грудь из плена ажурных чашечек. Но лишь для того, чтобы определить их в более жаркий плен – из своих губ, языка, из пальцев, которые обхватывают мои полушария, чтобы ему было удобней сосать, кружить языком и снова впиваться губами.

Не дав времени утонуть в этих ощущениях, отодвигает пальцами мои трусики и удовлетворенно выдыхает мне в губы:

– Блядь… ты такая влажная, что я хочу насадить тебя на себя.

Странное заявление, ведь его пальцы уже во мне, а мои бедра обхватывают его так плотно, что сильнее уже невозможно. Но он дает лишь минуту покопаться в этих обрывочных мыслях, отстраняется, прожигает меня взглядом, запрещающим шевелиться, вскрывает пакетик презерватива, и делает то, о чем говорил.

Не входит в меня, не погружается. А именно что насаживает.

Жестко, до упора, заставляя чувствовать себя полностью и так глубоко, что я забываю дышать.