– Но Пал Палыч… – потрясенно шептала медсестра. – Я не могу уйти, ему нужна помощь, у него сердце…

– Нет у Пал Палыча сердца, – резко вымолвил Никита. – И не было никогда. А то, что вы подумали, – лошадиная доза снотворного. Держите, – он вытащил из кармана скомканные деньги. – Здесь тысяч тридцать, купите себе новый телефон, да и на такси вам хватит. Было бы здорово, девушка, если бы вы никому не говорили о том, что видели. Это возможно? Хотя бы на пару часиков?

– Ой, не знаю… – медсестра прижала руку к сердцу. – Да, конечно… Вы же… тот самый?

– Тот самый, – скромно подтвердил Никита. – Не волнуйтесь, сегодня не тот день, когда за Пал Палычем прибудут демоны из ада. Он вернется, обещаю.

Девушка уходила, спотыкаясь, постоянно оборачивалась, терзаемая радикально противоположными чувствами. Послышался треск мотора, и из-за деревьев вырулил небольшой старенький мотоцикл (бюджетный вариант) с «седоком» в шлеме. Медсестра шарахнулась, проводила его глазами и прибавила шаг. Мотоцикл остановился рядом с Никитой. Из багажника позади сиденья еще высовывался край скомканного белого халата. Мотоциклист стащил шлем, и… волнистые пепельные волосы рассыпались по плечам.

– Развлекаешься с дамами, пока меня нет? – покосилась на убегающую медсестру Ксюша.

– Так тебя же нет, ездок ты мой беспечный, – резонно объяснил Никита, подошел и с чувством поцеловал девушку. – Красавица ты у меня, Ксюша. Любуюсь я тобой – как той самой мадонной. Нормально все прошло?

– Ну, раз мы здесь, – устало рассмеялась девушка, сбрасывая на землю упитанную сумку. – Затейники мы с тобой, Никитушка, нас хлебом не корми, а дай шоу учудить…

– А ты отлично ездишь на мотоцикле, – похвалил Никита.

– Это были долгие пять месяцев, дорогой, – вздохнула девушка. – Но еще есть над чем работать. Я еще не научилась управлять подводной лодкой, дирижаблем и истребителем Су-37. А также ездить верхом на торпеде и кочерге.

Они забрались в машину «Скорой помощи», стоящую посреди дороги с гостеприимно распахнутой задней дверцей. Мэр Качалова еще не проснулся. Он лежал со скрещенными на груди руками, сипло дышал и пускал пузыри.

– Будить даже жалко, – сказал Никита. – Так хорошо спит… Эй, Пал Палыч, – потряс он спящего. – Пора вставать. Сюрприз… – он простодушно улыбнулся, когда похищенный градоначальник распахнул глаза и съежился от страха…

Болото в глубине Касьяновского бора пользовалось дурной славой, и люди сюда практически не ходили. Здесь не попадались грибы, не росли ягоды. Коварные топи начинались внезапно – вроде идешь по твердой земле, особо не всматриваешься под ноги, наступаешь на мокрую травку… и разверзается под тобой пучина и тут же засасывает, не спрашивая твоего мнения. Говорили, что в былые годы здесь люди гибли десятками, и до сих пор по ночам блуждают их неприкаянные души синими мерцающими огоньками и тоскливо воют…

Когда Пал Палыч окончательно пришел в себя, он обнаружил, что подмышки у него жестко стянуты веревкой, он подвешен на дыбе и может сколько угодно болтать ногами, под которыми чавкает, пузырится и издает неприятный метановый запах грязно-серая жижа, похожая на кисель. Поначалу он решил, что это дурной сон, и чтобы избавиться от него, нужно хорошенько поизвиваться и помахать ногами. Он проделал все названное, изнемог, но легче не стало. Трещали суставы, а перед глазами все волновалось, рябило и мерцало. Мэр всматривался и обнаружил, что подвешен на гибкой молодой осине – на краю трясины. Впереди – бугор, спасительная суша, и там сидят двое, отдыхают – поскольку волочить на себе эту тушу пришлось от дороги метров триста, а они, между прочим, не железные. Пока тащили, переругались (ведь женщине что ни делай – все плохо), и сейчас приходится успокаиваться, обмениваться примирительными поцелуями. А еще напротив «висельника» установлена камера на треноге и самым возмутительным образом снимает все, что с ним происходит!

– Что за черт… – прохрипел Пал Палыч, надуваясь, словно жаба. – Отпустите меня немедленно… – и загнул такую непечатную тираду, что Ксюша вздрогнула, и ее щеки стали покрываться стыдливым румянцем.

– Пал Палыч, побойтесь бога, с нами дама! – негодующе воскликнул Никита, выпустил из объятий девушку и подошел к импровизированному «полиспасту». Веревка от осины, на которой болтался градоначальник, была пропущена под углом через соседнее дерево, дважды хитроумно изгибалась – образуя вместе со стволами подвижную и неподвижную обоймы блоков, и на другом конце была привязана к древнему трухлявому пню. Никита отвязал веревку и слегка ее отпустил. Заработал примитивный механизм, и Пал Палыч с ужасом обнаружил, что ноги его начинают погружаться в трясину! Скрылись ступни, щиколотки, колени… Он забился в падучей. Никита прекратил экзекуцию и зафиксировал веревку.

– Вытащите меня… – просипел Фаустов. Пронзительный, лютый страх обуял его. Он чувствовал, как желеобразная масса сковывает ноги, холод поднимается по костям и сальным отложениям…

– Итак, Пал Палыч Фаустов, – объявил Никита, – уважаемый и авторитетный в узких кругах человек, девять лет проработавший на посту Качаловского городского главы и продолжающий это делать по сей день. На последних выборах исполнительной власти в Качалове Пал Палыч официально набрал более восьмидесяти процентов голосов избирателей, что доказывает, что он пользуется безграничным доверием значительной части населения. Однако даже поверхностный анализ свидетельствует, что итоги выборов были грубым образом фальсифицированы – по распоряжению, естественно же, дорогого Пал Палыча. У каждого председателя участковой избирательной комиссии имелась разнарядка, и отступать от нее запрещалось категорически. Наблюдатели со стороны двух других кандидатов подвергались прессингу и давлению – одних не пускали на участки, других забирала полиция, троих избили, а одного настолько серьезно, что он два месяца пролежал в больнице. Впоследствии на этого человека завели уголовное дело – за попытку фальсифицировать выборы и сопротивление законным требованиям работников полиции. Двое других кандидатов, осмелившиеся выставить свои кандидатуры, закончили также плачевно. Один из них – директор школы-интерната – уволен с занимаемой должности и загремел в пресловутый «черный список», нахождение в котором лишает возможности устроиться куда бы то ни было даже сторожем. У второго, главного инженера трубопрокатного завода, в самый неподходящий момент сломалась машина, и он свалился в овраг. Несколько месяцев человек находится в коме, и медики испытывают жгучий соблазн отключить приборы. А вы у нас убийца, Пал Палыч…

– Что за глупости, это не я… – застонал Фаустов.

– Конечно, не вы, – согласился Никита и немного отпустил веревку. Пал Палыч погрузился по бедра и тоскливо завыл. – Вы сами ничего не делаете, у вас внушительный штат. Кстати, тот же поверхностный анализ показывает, что и выборы пятилетней давности вы также фальсифицировали – из отданных вам семидесяти процентов вы честно заработали не больше пятнадцати. Вспоминается анекдот. Вы видели человека, который голосовал за Пал Палыча? – Нет, но я видел человека, который видел человека, который голосовал за Пал Палыча. Была шумная история, связанная с вашим заместителем по спорту и молодежной политике господином Бруновым. В простонародье Джордан – ну, от Джордано Бруно… авторитетный товарищ, главарь преступной группировки, орудовавшей в Подмосковье в девяностые. В последние годы обрел респектабельный образ, но запашок остался. Вы были друзьями, не так ли? Как подло вы его кинули, Пал Палыч. Тогдашний городской прокурор Симакин инициировал уголовное дело, Брунов попал за решетку, где его и нашли повешенным. Разумный поступок, иначе он такого бы рассказал про своих неверных друзей… А прокурор Симакин, к величайшему сожалению, скончался от острой сердечной недостаточности через три месяца – будучи абсолютно здоровым человеком, и его место занял нынешний Кондратий Филиппович Говядин, которого вы быстро научили правильно работать. С тех пор в нашем городе нет организованных преступных группировок – их вывели под корень. Организованную преступность сменила законно избранная власть. А все структуры и имущество Брунова благополучно перекочевали к вам.