– Так включи слова, трубач, – снисходительно хмыкнул Сергей.

Убрав камеру в стол, подойдя к зеркалу, он внимательно изучал начавший бледнеть на шее засос.

Алексей принялся легонько отстукивать ритм мысками в тапочках:

В шорохе мышином,

в скрипе половиц медленно и чинно сходим со страниц,

шелестят кафтаны,

чей там смех звенит,

все мы капитаны,

каждый знаменит.

– А чего, прикольно. Особенно это: «медленно и чинно». – Развернувшись к зеркалу боком, Сергей нижней частью тела произвел соответствующие совокуплению движения.

– Узнаю излюбленную твою аранжировочку, – скептически усмехнулся Алексей. – Там дальше для тебя есть спецтема: «Обнажаем шпаги за любовь и честь».

Сергей присел рядом, приобнял Алексея, оттопырив нижнюю губу, со значением покачал головой:

– Весо-омо. Я ж говорю, гимн половой любви. Эстет твой пахан, гурман утонченный.

– Ты о чем-нибудь другом можешь?

– Не-а, после бунгало не могу. Скинь ссылку, Зоське исполню, может, и у нее слеза вытечет, еще один пиджачок от «Ланвен», ну или от старичка «Армани» на плечи мне ляжет.

Алексей совсем сник.

– Чего скис, брателло? – хлопнул его по спине Сергей.

– Отстань, клоун, – дернул плечом Алексей. – Смотрю, злым и алчным дельцом заделался окончательно.

– Ты серьезно? Моральный кодекс включил?

– Да при чем здесь… – Алексей встал, подошел к окну, вложив руки в карманы джинсов, начал покачиваться с мысков на пятки, глядя на улицу.

– Брось, трубач, я не злой, я умный. – Теперь Сергей искал что-то в шкафу. – При моем семейном раскладе ловить момент нужно. Когда еще жизнь такой шанец подкинет. Знаешь, что такое по-немецки «шанец»? Укрепление, окоп – вот что это такое. Мне свой окоп оборудовать и экипировать нужно срочно.

– Шмотьем?

– В том числе, ты думал? Дресс-коды в злачных местах никто пока не отменял. Хотя шмотки – так, второстепенка. Конечная цель моих с ней сексуальных подвигов – квартира.

Облачившись вместо снятой рубашки в майку с надписью Maldives, он встал рядом с Алексеем, тоже стал смотреть на улицу.

– Надо успеть, трубач. Отец с сеструхой задолбали. Отец насквозь провонял бензином, эта чума болотная ночами бродит по квартире. Лунатизм у нее, что ли? Два раза чуть в кухонное окно не выпорхнула, чудом поймал. Заколебала в отделку. А вроде и жалко ее. Объяснял неоднократно – карму суицидом себе изгадишь, в следующей жизни родишься десятой рабой в гареме, ноги потному султану станешь мыть. Этого хочешь? А она: «Хочу к маме, хочу к маме, я бы там с ней встретилась». Весь мозг выела, дура.

– Совсем она не дура, – смягчился Алексей. – Я с ней по телефону на днях разговорился, она восприимчивая просто очень. Я таким был лет до шестнадцати, потом заматерел.

– Да не заматерел ты ни хрена, таким же остался.

– Ну, может быть, – не стал спорить Алексей. – Ты встань на ее место, каково с рождения без матери?

– Да уж, бабка хорошо мозги ей растрясла. Накормит из бутылочки и давай трясти как полоумная. Наш первый класс не забыл? Вы с Кирой в шоколаде, я в полном дерьме. До сих в ушах стоит, как отец с ней ругался: «Вера Спиридоновна, зачем вы так трясете девочку? Дайте я сам ее уложу». А она вылупится и шипит: «Ты мне не указ, ребенок скорее так засыпает, у меня нервы не железные, я слабый больной человек, меньше пить тебе надо». Швырнет Зойку в люльку, уйдет на кухню и воет там сиреной: «Ты мою дочь угробил, зачем понадобился еще ребенок, мало вам одного оглоеда, нашли время рожать, когда жрать в стране нечего, медицина прогнила, без взятки не сунься, под суд их не отдашь, в продуктовых за колбасой очереди». Так два года, пока отец архитектуру не задвинул, в автосервис не подался. Только когда Зойку в ясли пристроили, она от нас соскочила. У меня, когда за вами матери к школе приходили, зубы сводило, драло в носу и глазах, но я виду ни разу не подал. После школы у вас военные кафедры, отсрочки, а я сам знаешь в армию, потом к отцу в автосервис. Думаешь, предел мечтаний? Зойке, кроме жратвы, носить нужно было что-то? Так что не тебе, трубач, шить мне злость и алчность. Я в нищебродах походил выше крыши.

– Да понял я, понял, – опустился с мысков на пятки Алексей.

– Ладно, извини за резкость.

– Чего уж!

– Слушай, я тебе историю с хреном рассказывал?

– С каким?

– С моим.

Они продолжали стоять у окна.

– Не помню.

– Да-а, я тогда вроде Кире только успел. Дело два года назад было, летом. Когда горело все. Я из армии только вернулся. Жара жуткая, я, короче, спал голый, под одной простыней. Ну, с утра законно хрен стоит, и типа холм под простыней образовался. А спим-то с Зойкой в одной комнате. Она проснулась, холм увидала, подошла, потрогала, как заорет: «Папа, папа, Сережа заболел, Сережу спасать надо!» Заплакала, потом в голос зарыдала. Стресс с ней по ходу приключился, аж температура поднялась. Мы с отцом растерялись, сказать что – не знаем. Трындец, короче. Хорошо, отец догадался знакомую докторшу из поликлиники вызвать. Та пришла, уединилась с ней, капель вонючих налила, кое-как успокоила, потом нас с отцом отозвала и говорит: «У девочки важный этап полового созревания, ей спать в одной комнате с мужчинами вредно. Вы как-нибудь потеснитесь, предоставьте ей отдельную комнату. И помягче с ней, а то ей душу излить некому, в ее возрасте необходимо иметь хоть одно доверенное лицо». Раньше, в мохнатом веке, были типа семейные доктора, а теперь поточный метод, суицидов много среди подростков. И ушла. А я думаю: какие, на хрен, семейные доктора? Отцу, получается, вообще никого в дом не привести.

– Отец сейчас один или есть кто-нибудь? – окончательно смягчился Алексей.

– А-а-а, – махнул рукой Сергей, – каждые две недели свежую жертву приводит. Где он только берет этих кикимор увядших? Каждый раз одна и та же байда. Кончай, говорю, им всем подряд свою историю втюхивать. Они не того от тебя хотят, у них своего дерьма навалом, им внимания надо, ласки, а ты им, как твою жену в роддоме угробили, и остался ты несчастным вдовцом с двумя детьми. После таких аргументов жалко тебя, и все, никакого интима ни одна не захочет.

Кирилл увидел мать в окне кафе, она тоже его заметила, махнула ему рукой. Похоже, она была только что из парикмахерской. Кирилл подошел, она по-молодому тряхнула свежей стрижкой, подставила щеку для поцелуя. У Кирилла засосало под ложечкой от ощущения дежавю из детства. Он коротко чмокнул ее в щеку.

– Отец о тебе вчера снова спрашивал, – сказала мать, когда Кирилл сел за столик.

Дежавю его тут же улетучилось.

– Ну да, нужен я ему сто лет.

– Зря ты так. Он любит тебя.

– Мать, давай обойдемся сегодня без сказок. Горбатого могила исправит.