разгадку?

– Нет, – ответил Рауль, – ее еще нужно истолковать. Смысл самой надписи скрыт, и его тоже сначала надо расшифровать.

– Так ты смог?..

– Да, у меня уже были некоторые идеи на этот счет. И внезапно вспыхнула догадка.

Она знала, что Рауль не из тех, кто станет шутить в подобных обстоятельствах.

– Объяснись, – сказала она. – И Кларисса выйдет отсюда живой.

– Пусть она сначала уйдет, – возразил он, – и тогда я все объясню. Объясню, обещаю, но не с веревкой на шее и не со связанными руками, а как только стану полностью свободен.

– Что за вздор?! Не ты хозяин положения. Сейчас я ставлю условия.

– Уже нет, – сказал он. – Теперь ты зависишь от меня. И диктовать условия буду я.

Она пожала плечами и, помолчав, сказала:

– Поклянись, что говоришь правду. Поклянись могилой своей матери.

Он спокойно ответил:

– Клянусь могилой моей матери, что через двадцать минут после того, как Кларисса переступит этот порог, я покажу тебе точное место, где находится камень, – то есть богатства, накопленные монахами французских монастырей.

Сказочное предложение Рауля подействовало на Калиостро, словно гипноз, и, желая освободиться от него, она решительно возразила:

– Нет, это ловушка… на самом деле ты ничего не знаешь…

– Не только знаю, – сказал он, – но и не одинок в этом.

– Кто еще знает?

– Боманьян и барон.

– Этого не может быть!

– Подумай сама. Боманьян позавчера ездил в Этиговы Плетни. Почему? Потому что барон нашел шкатулку и они вдвоем изучали надпись. Но если имеются не только эти пять слов, обнаруженные кардиналом, но еще одно волшебное слово, которое их дополняет и дает ключ к разгадке, то они его видели и теперь знают.

– Это уже не важно! – сказала она, глядя на Боманьяна. – Он у меня в руках.

– А Годфруа д’Этиг – нет, и, возможно, как раз сейчас они с кузеном, посланные Боманьяном, уже обнаружили тайник и готовятся выкопать его из земли. Отдаешь ли ты себе отчет в том, как ты рискуешь? Понимаешь ли, что, упустив минуту, упустишь все?

Она яростно настаивала:

– Я выиграю, если Кларисса заговорит.

– Она не заговорит по той простой причине, что больше ничего не знает.

– Хорошо, тогда говори ты, раз уж имел неосторожность признаться мне, что знаешь больше. Итак, почему я должна ее отпустить? И почему должна тебя слушаться? Пока Кларисса в руках Леонара, мне стоит только захотеть, и ты выдашь свою тайну.

Рауль покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Опасность миновала, буря прошла. Может, тебе и действительно стоило только захотеть, но теперь у тебя на это нет сил.

Рауль был уверен, что не ошибается. Это «дьявольское создание», как говорил Боманьян, эта суровая, жестокая, но все-таки просто женщина, подверженная нервным припадкам, – Калиостро творила зло не по желанию, а в приступе истеричного безумия, который сменялся усталостью и разбитостью, как моральной, так и физической. Рауль не сомневался, что сейчас она как раз находилась в таком состоянии.

– Давай, Жозефина Бальзамо, будь же последовательна. Ты поставила свою жизнь на эту карту – завладеть огромными богатствами. И ты хочешь перечеркнуть все свои усилия в тот момент, когда я тебе их предлагаю?

Сопротивление ослабевало. Жозефина Бальзамо тихо возразила:

– Я тебе не верю…

– И напрасно. Ты прекрасно знаешь, что я держу свои обещания. Если ты сомневаешься… Хотя ты больше не сомневаешься. В глубине души ты уже приняла решение, и оно правильное.

Калиостро одну-две минуты размышляла, а потом небрежно махнула рукой, словно говоря: «В конце концов, я всегда найду эту девчонку, и моя месть просто откладывается».

– Клянешься памятью своей матери? – спросила она.

– Памятью моей матери, а также остатками чести клянусь – я открою тебе все, что знаю.

– Пусть будет так, – согласилась она, – но вы с Клариссой ни словом не обменяетесь наедине.

– Хорошо. Впрочем, у меня нет секретов, которые я мог бы ей передать. Единственная моя цель: чтобы она была свободна.

Жозефина приказала:

– Леонар, отпусти девочку. А его развяжи.

На физиономии Леонара читалось осуждение. Но он был слишком предан своей госпоже, чтобы противиться ее воле. Он отошел от Клариссы и освободил Рауля от веревок.

Поведение юноши совсем не соответствовало серьезности его положения. Он растер ноги, сделал несколько ритмичных упражнений руками и глубоко вздохнул:

– Уф! Вот так мне больше нравится! Играть в пленника – не мое призвание. Освобождать хороших и наказывать плохих – вот что мне интересно. Трепещи, Леонар.

Он подошел к Клариссе и сказал:

– Прошу у вас прощения за все, что сейчас произошло. Будьте уверены, больше это никогда не повторится. Отныне вы под моей защитой. Есть ли у вас силы выбраться отсюда?

– Да… да… – ответила она. – А как же вы?

– О! Я ничем не рискую. Главное – это ваше спасение. Только, боюсь, вы не сможете проделать такой долгий путь.

– Это не потребуется. Вчера отец отвез меня к одной приятельнице и приедет за мной завтра.

– Она живет где-то недалеко?

– Да.

– Не говорите больше ничего, Кларисса. Любое лишнее слово обернется против вас.

Он проводил ее до двери и сделал знак Леонару, чтобы тот снял с ворот замок.

Леонар повиновался, и Рауль продолжил:

– Будьте осторожны и ничего не бойтесь, абсолютно ничего – не бойтесь ни за себя, ни за меня. Мы увидимся снова, когда пробьет час, а это случится скоро, какие бы преграды ни стояли между нами.

Рауль закрыл за ней дверь. Кларисса была спасена.

И тогда он дерзко заявил:

– Какая восхитительная девушка!

Впоследствии, вспоминая этот эпизод своего поразительного приключения с Жозефиной Бальзамо, Арсен Люпен не мог удержаться от смеха:

– О да! Тогда я отколол первое из антраша[21], которыми с тех пор нередко отмечал свои самые трудные победы… а эта была чертовски трудной.

По правде говоря, я ликовал. Кларисса была на свободе, и мне казалось, что самое страшное позади. Я закурил сигарету и, как только Жозефина Бальзамо встала передо мной, чтобы напомнить о нашем договоре, имел неосторожность выпустить дым прямо ей в лицо. «Скотина», – пробормотала она.

Эпитет, которым я наградил ее в ответ, был довольно грубым. Меня оправдывает лишь то, что я вложил в него больше игривости, чем наглости. И потом… потом… нужны ли мне оправдания? Нужно ли разбираться в тех бурных и противоречивых чувствах, которые внушала мне эта женщина? Я был далек от того, чтобы изучать ее психологию или разыгрывать перед ней джентльмена. Я одновременно бешено любил ее и столь же бешено ненавидел. Но едва она набросилась на Клариссу, как мое отвращение и презрение к ней