– …я говорил, лаймовый шербет идет с черникой, не лимонный, бога в душу мать, – донесся голос из одного дома. – Терпеть ненавижу лимонный шербет.

Мимо Перл проехал коричневый «ягуар». Тормозные фонари зажглись красным. Из окошка показался Линкольн.

– Привет, Перл, – сказал он. – Что, потерялась?

Он рассмеялся. Лицо его было розовым и влажным. Шелли взглянула на Перл и покачала головой.

– Я просто искала, – сказала Перл, – где перекусить.

Шелли подняла брови.

– Ну, – сказала Перл, – чего-нибудь поесть и выпить.

– Залазь, залазь, – сказал Линкольн. – Поедем в «Немую женщину». Столики под деревьями. Играет пикколо. Киш для аппетита. И отличный бармен.

Перл пожала плечами. Она понимала, что Линкольн просто хотел похвастаться своей машиной. Она открыла заднюю дверцу и скользнула на сиденье.

– У Уокера была похожая машина, – сказала она.

– Нет, у него был «мерседес». Он все еще твой, между прочим. Пылится в гараже у пристани.

– Я совсем не разбираюсь в машинах. Там пахло, как здесь.

Линкольн рассмеялся.

– Я эту год как купил, а за руль сажусь от силы пятый раз. Когда включаю зажигание, это обходится мне в две тысячи долларов.

В его голосе был восторг. Перл ничего не сказала. Она развалилась на заднем сиденье, представив, что она в розыске (что это ее изобразили на плакатах на почте), и теперь ее везут в тюрьму особо строгого режима.

Машина остановилось перед белым домиком с просторным и вполне ухоженным садом. Вывеска на столбе у ворот гласила: «НЕМАЯ ЖЕНЩИНА». Перл окинула ее безрадостным взглядом. За столом, заставленном бутылками, стоял мужчина в пестрой жилетке поверх простой рубашки.

– Это достойное место, Перл, – сказала Шелли. – Ты ведь не станешь заходить одна в случайный бар. Надо думать о таких вещах.

– Вы уверены, что здесь не нужно приглашения? – спросила Перл.

– Нет, нет.

Перл вышла из машины.

– Ну спасибо, – сказала она.

Машина плавно отъехала. Перл не хотелось сразу заходить. Бармен посмотрел на нее бесстрастно, потом медленно засунул мизинец в ухо и покрутил.

Через улицу была заброшенная церковь, переделанная в дом культуры. Оттуда доносилось гудение пылесосов и приглушенный собачий лай. Доска объявлений, стоявшая на невзрачном газоне, извещала о кукольном представлении в полдень. «ВОЛШЕБНЫЕ БУМАЖНЫЕ ЗВЕРИ ЖИВЫЕ КУКЛЫ В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ ПРИНОСИТЕ СВОЮ МУЗЫКУ ПРИНОСИТЕ СЕБЯ». Над доской была укреплена колбаска из папье-маше. Это был ангелок с румяными щечками и волосами из желтых ниток, висевшими, как ослиные уши.

Кукольные представления всегда связывались в уме Перл с воспитанными детьми на зрительских местах и опытными матерями, знавшими, как следует растить своих детей. Она вздохнула, глядя на церковь. Это было скромное протестантское здание. Витражные окна изображали горы, деревья и звезды. Она представила внутреннее пространство. Зачехленные скамьи, ковровые дорожки потемнели от пыли, пустая кафедра, запах хвои.

Позади нее, в саду, мужчина произнес:

– У меня двое детей от третьей жены, и ты представить себе не можешь таких телячьих ужасов. Покупки, таблетки, их бин нервозо. Моя третья вечно найдет повод устроить праздник на ровном месте. Закатила им вечеринку на День матери. Вот, у второй моей детей сроду не было. Она была с приветом, ну, знаешь. Как в поговорке, брала вино и выкидывала розы.

В воздухе пахло выпивкой.

– Повторите «текиловый рассвет»[37], – сказал мужчина.

«Как же здесь мило и культурно, – подумала Перл, – в этом блаженном убежище, в этом последнем прибежище. Так мило и культурно пить летним днем под деревьями. Пить напитки, у которых есть имена, словно они твои друзья».

У нее замерзли кончики пальцев. Нет, она не должна пить. Она должна быть благоразумной. Разве она уже забыла свои адовы обеты?

«Такая жизнь не годится», – подумала Перл.

Она перешла через улицу, к церкви. Сразу за открытыми дверями стояла деревянная крестильная купель с серебряной чашей. В чаше, как ни странно, была вода. В церкви никого не было, кроме ребенка, сидевшего за карточным столиком.

– Можешь заходить, вход свободный, – сказал ребенок. – Полагаю, больше никто не придет.

Перл заколебалась. В теплой церкви витал сладковатый запах, словно в ее стенах разлагались мелкие зверушки. Какого рода воскрешение давало утешение верующим? Покинувшим эту церковь. Верующие верили в другом месте. В задней части нефа стояла электрическая плитка с длинным шнуром, тянувшимся к розетке в стене.

– Вы не станете выступать для меня одной, нет? – спросила Перл. – Пожалуйста, не чувствуй себя обязанным.

– Мы не против, – сказал ребенок. – Можешь садиться, где хочешь.

Перл было непривычно разговаривать с чужим ребенком. Точнее, не просто с чужим, а не из детской семьи, которая…

– Да, – сказала она, – хорошо.

Перл села в последнем ряду. Она стала смотреть в дальний конец церкви. Вдруг она крутанулась и сказала:

– А ты знаешь Сэма? Моего ребенка. Моего мальчика.

– Как он выгладит? Ты его потеряла?

Закончив говорить, ребенок остался с открытым ртом.

– Вовсе нет… то есть… нет.

– Думаю, я его знаю, – сказал ребенок.

Перл снова обернулась. Она увидела большой картонный задник на импровизированной сцене, которую поддерживали сдвоенные аналои. На картоне изображалась краской и прорезями ночная сцена с луной и звездами. А с левой стороны была нарисована кровать.

Рядом с Перл, на серой стене, виднелся отпечаток креста. Словно шрам на пыли. Легенда, сданная в архив. Что-то прошаркало мимо нее по проходу. Что-то, похожее на гигантский зуб с большой серой дырой. За ним проследовали другие создания, завернутые в старинные одежды и с головами из папье-маше. Пробежало яблоко, а за ним прополз отвратного вида червь в исполнении энергичного ребенка в коричневом мешке. На сцене возникла большая кукла – мальчик с маленькой тряпичной головой и тщедушными тряпичными конечностями, которая передвигалась посредством палки, торчавшей из-под рубашки. Палку держал кто-то, скрючившийся на полу, одетый во все черное и в черном капюшоне, заставляя куклу двигаться туда-сюда, а тем временем чей-то приглушенный голос неразборчиво вещал о детстве, послушании, плохих снах и разбойниках.

Перл сидела с грустной натянутой улыбкой. Ей казалось, ничего нельзя добиться в эти дни строго человеческими средствами. Она стала отвлекаться. Она заскучала по детям. Ей захотелось, чтобы у нее был маленький. Ей нравились малыши, то, как они трогают ее лицо своими ручками, как засовывают пальчики ей в рот, словно самим себе…