Перл встала из-за столика, и они поднялись по широкой красивой лестнице в дом. Они вошли в тусклый холл с крашеными черными полами. Направо было несколько закрытых дверей, а налево – просторная комната, заставленная столами. Там же был камин с икебаной из водорослей.

На пороге комнаты у Перл подвернулся каблук, и она с трудом удержалась на ногах.

– Господи, темно-то как, – сказала она. – Почему здесь так темно? Они что, заблевали все скатерти?

– Я сделаю заказ, – сказал Томас.

Он вышел назад в холл. Перл развернула салфетку и положила себе на колени. Она ждала. Ждала, как ребенок ждет взрослого, как ждет животное, без размышлений и возражений.

Томас вернулся с двумя бокалами и откупоренной бутылкой вина.

– Что ж, – сказала Перл, – это очень мило.

Ей совсем не хотелось есть. Но она ощутила прилив бодрости. Казалось, сейчас случится что-то судьбоносное, и она жалела, что рядом нет детей, чтобы они отвлекали ее от соучастия. Но ей, очевидно, не стоило думать, что ее мог спасти ребенок. Не стоило думать, что ребенок мог дать ей хоть какое-то спасение. Маленькие дети слишком невинны, чтобы ожидать от них спасения. На самом деле дети всегда направляли своих старших прямиком в пасть смерти.

– Ты приятно проводишь время? – спросил он вежливо.

И налил вино.

– Мне не очень нравится город. Ну не знаю, я могу обойтись без города. Хотя приятно знать, что жизнь продолжается. В смысле, здесь, как я полагаю, – она качнула бокал, и вино намочило ей пальцы. – Я пыталась что-то купить детям на день рождения, но не нашла ничего подходящего.

– Они ни в чем не нуждаются. Все, что им надо, у них в голове. Они то и дело чем-то обмениваются, как ты могла заметить. Они нашли себя или сделали.

– О да, – сказала Перл, – они изобретательны.

Перл различила на стене картину, изображавшую луну на исходе. Рогатую луну… Она увидела, как Томас поднял руку и медленно протянул к ней. Он смахнул что-то с ее блузки. По груди прошла дрожь.

– Когда дети целуются, они кусают, – сказала Перл. – Я была поражена, когда это случилось первый раз. Когда они целуются, они оставляют укусы в форме сердечка.

– Это просто метафора, – сказал Томас.

Перл отпила вина. Оно было холодным и напоминало цветы.

– Иногда, – сказала на мягко, – я думаю, что хотела бы второго ребенка. Семь лет кажутся такими долгими. Кажется, все это случилось так давно. Мне было бы лучше с маленьким, понимаешь? То есть он был бы мне утешением. Не то чтобы Сэм плохой мальчик, я этого не говорю. Я совсем не говорю, что он проблемный, – ее разум лихорадочно крутился, и она напряженно подалась вперед. – Он не особенный, я этого не говорю. Он такой же, как другие. Ну, не совсем так. Он не такой дикий, как некоторые. Он самый заурядный. И я этому рада. Когда он родился, после того как он родился и Уокер умер, я беспокоилась… Я была в таком смятении… Ну, это разрушило мне жизнь, как ты знаешь. Но я сознаю… – Перл потеряла мысль, ее разум лихорадочно несся через воду к детям, ждавшим ее возвращения, и она посмотрела на Томаса в замешательстве и громко сказала: – …сознаю, что он просто светлый маленький мальчик, спокойный и заурядный мальчик, и я бы хотела, чтобы ты оставил его в покое.

– Оставил в покое?

– Да, – сказала она, сглатывая.

– Ты так говоришь, как будто я современный Фауст. У меня нет страшных тайн, черных сил.

– Фауст? – сказала Перл.

Собственный голос показался ей хриплым.

– Фауст кончил свои дни, проиграв чертям, и был похоронен в навозе, – сказал Томас с охотой. – Я заслуживаю лучшей участи, разве нет?

Перл хохотнула. Она поражалась себе.

– Я подписывал договор только с самим собой, – сказал Томас.

– Ох, договор, неужели? Это так высокопарно. То есть на самом деле, тебе не кажется? – сказала Перл с несчастным видом.

– Я думал, ты оценишь такой оборот. Сама ты, очевидно, подстраховалась. Ты поняла, что дети уважают безумие, поэтому взяла на себя роль детской юродивой.

Перл его не слушала. Она смотрела, как Томас поправляет галстук, выбившийся из костюма.

Подали рыбный суп. Официант наливал его из большой супницы. Перл смотрела в суп, на капли масла и шафран, плавающий в нем. У нее упала ресница. Она вынула ее кончиком пальца.

– Наверно, из-за диеты, – сказала она. – Мои ресницы. Все время выпадают. А пока вырастет новая, пройдет девять месяцев.

Бокалы были не грязными. Как и столовое серебро. Все было очень чистым.

– У меня какая-то шиза, – сказала она вдруг.

– Ты не в ладах со своей шизой, – сказал Томас спокойно. – У каждого своя шиза. Ее следует беречь, но не лечить.

– Что? – сказала Перл тупо.

Ей бы хотелось, чтобы он налил еще вина. Его манера выражаться сбивала ее с толку.

– Я сказал, у каждого своя шиза. Но это не то, что нужно лечить. Избавиться от такой болезни означало бы избавиться от себя.

– Честно, – сказала она, оживляясь, – ты несешь столько всякой ахинеи.

Перл взглянула на него с беспокойством. У нее возникло ощущение, что она балансирует на грани чего-то умопомрачительного.

Томас наполнил ее бокал наполовину. Она обвила ножку пальцем, но пить не стала.

– В любом случае, – сказала она, – я никогда не понимала, как это произошло. Все себя ведут, как будто знают, но я не знаю.

Больше людей срутся с Дьяволом, чем с Господом. Не поэтому монашки покрывают головы? Но это был не ответ.

– Ты знаешь? – спросила она требовательно.

– Да, – рассмеялся он.

– Были животные, – сказала Перл. – А потом недочеловеки и животные, а потом случилась эта поразительная перемена, эта катастрофа, и возникли человеческие существа.

– Случайное явление, возникшее как следствие жизненного порыва.

– Но это была не эволюция, – сказала Перл. – Это просто случилось. На эволюцию не было времени. Времени никогда не будет, сколько надо.

– Под огромным давлением или в огромной нужде виды производят некаузальные изменения в своей материальной форме.

– Ты не знаешь, – вздохнула Перл.

– Перемену вызвали пришельцы с другой планеты, – предположил Томас. – И грех. Через грех мы стали людьми и другими.

– В чем был наш грех? – прошептала Перл.

– Возмутительная сексуальная фантазия, – улыбнулся Томас. – В этом причина всего. Да, самая отвратительная сексуальная фантазия из всех оказалась эффективнее, чем любая другая, для выражения самых одухотворенных идей, на которые способен разум.

Он смеялся над ней. Она закусила губу и стала смотреть, как он ест.