Перл переставляла ноги по прохладным скользким ступеням, спускавшимся к влажному полу каменного дома. Она неуверенно помахала рукой и опустила ее, не потому что что-то почувствовала, а потому что у нее возникло ощущение, словно она машет над колодцем. Перл чувствовала себя в мешке, в кожухе, в одной из шкур, содранных Аароном, вывернутой, словно ее глаза заросли плотью. Здесь был запах. Когда-то давно здесь хранили мясо. А зимой здесь же держали живых животных. Пол в каменном доме шел под уклон, словно в театре или крипте, и казалось, что там есть другие комнаты, другие уровни. Невозможно было отскрести от вещей запах смерти. Когда-то здесь, внизу, была смерть, в чистых холодных комнатах, а наверху были живые, в тепле и тревожном ожидании.

Свет просачивался через грязное стекло сверху. Стеклянная крыша полого клонилась до самой земли, и в нижних рамах мерцала неподвижная трава. Глянцевитая трава словно знала о скорой буре. Перл ощутила старое отчаяние, старую жажду. Она была одинока, одна, а снаружи – буря, нерасчленимая, всеохватная. Она боялась и презирала свою жизнь. Она никогда не хотела этой ответственности, этой кошмарной ответственности за собственную жизнь, знания того, что ты здесь, а все где-то там.

Перл прильнула к стенам, стенам, выставлявшим широкие ребра из-под тончайшей кожи штукатурки. Она стала лучше видеть. Она смогла различить стол, на котором, точно тени, стояли резные фигурки. Она прошла дальше, держась у стены.

– Трэкер, – позвала она.

Он бы вышел к ней, разве нет? Если бы она позвала? Он был таким грубым и мрачным, но с голоду мог быть вежливым, добросовестным, храбрым.

– Ашбел, – позвала она, – Фрэнни…

Они бы точно вышли, если бы слышали. Они любили ее. Они бы стали топтаться по ее ногам, виснуть на ней и петь свои грустные песни ей в уши счастливыми голосами.

– Трип! – позвала она, не надеясь, что он выйдет к ней. С этой своей усмешкой на длинном лице – с расчетливой походкой и жуликоватыми руками…

Земля под ее ногами чуть поднялась, вал плодородной земли, питающей сорняки. Перл распрямилась, и ее пальцы скользнули по ржавым крюкам, висевшим вдоль стен под потолком. Она брезгливо отдернула руку и села на пол. Она слышала какие-то непонятные звуки. Звон льда в стакане для коктейля? Кто-то ерзает в раздолбанном стойле? Где-то играет музыка, одновременно умопостигаемая и непереводимая…

Нет, ничего такого. Они все пропали, и она тоже. Так и было. Это наконец случилось. Люди пытаются жить, не зная, что надо делать, а потом человек меняется, и все кончается. Есть одна сторона, а есть другая. И человек мотается туда-сюда, а потом выбивается из сил мотаться туда-сюда между предвкушением и прощанием. Скользя по поверхности тьмы, мимо валунов, черных от ракушек, через мелководье и мертвые пещеры, залитые светом, бегом, сломя голову, мимо буйков, отмечающих безопасные и опасные места, и в чужую гавань. Красный, право руля, задний ход… Но ее все это уже не касалось. Все кончилось. Город со своими лицами, со своими людьми и их разговорами. У людей жестокие глаза. Глаза мальчика на звериной морде, за забором сада, где она пила… Глаза женщины в аптеке, возмущавшейся из-за карт. Она вспомнила еще одну карту из той колоды. Шут, за которым бежала гончая. Шут, юродивый – это была она, однако край пропасти, разверзавшейся под ногами шута, не внушал ужаса…

Перл услышала шум.

– Джейн! – позвала она. – Тимми!

Она обернулась, так что хрустнули кости. Как она постарела с этими детьми! Ее бедра обвисли, волосы поседели. Руки дрожали за едой. Она не могла есть. Она не могла вспомнить, как ест.

Она видела засохшие растения, свисавшие с оконных рам, привязанные за корни, такие спокойные, в ожидании искупления. Она различала кадки, уголки, лотки, сплетавшиеся в лабиринт. Здесь сотня укромных местечек, сотня домиков. Здесь и крипта, и раздевалка. А зияющая утроба внутри нее была снаружи той, в которой находилась Перл, этой зловонной теплицы или холодной могилы, выпиравшей из тьмы в тьму еще более глубокую, в тяжелый, разреженный воздух.

Вспышка света прошила комнату. Беззвучная молния. Она видела деревянных животных на столе, стоявших кругом, мордами наружу, без начала и конца. Если бы она коснулась их, они стали бы точно пепел у нее в руках. Чаша должна быть крепкой. Если чаша не крепка, она разобьется. И вместо мира будет одно безумие.

У Перл когда-то был ребеночек. Она назвала его Сэмом.

У нее не было ребенка. Она потеряла ребенка, потому что не верила в него. Теперь был только этот, другой Сэм… это подобие… плод ее понимания.

У нее никого не было, кроме себя самой. Пропавшего ребенка в ней самой.

Самой. Маленький ребенок спрашивает, настойчиво, такой себе настойчивый ребенок. Ты бы любила меня, если бы я был другим? Любила бы… Она была ребенком. У нее были туфельки с пряжками и кролик по имени Ведьмин орех. Кролик умер. Насильственной смертью, как говорится. Как и все кролики.

Ты бы любила меня, если бы я была… Тихо, Перл. Что за глупый вопрос. Если бы ты была другой, ты не была бы нашей Перл. Разве не так? Тихо…

Ребенком она верила в духов в огне. Она выяснила, что может разгонять и вызывать их. Она велела им исчезнуть, и они исчезали. Но потом, когда она подросла, она перестала в них верить, и они уже не исчезали, когда она говорила им, а иногда появлялись, когда она им этого не говорила.

Бедная Перл. Перл…

Это все один долгий день, летний день, день жажды с пустеющим стаканом, играющими детьми, исчезающими…

У нее когда-то был ребенок, но он умер. Он упал с неба, как звезда. А потом появился Сэм, который никогда не был ребенком, а был чем-то, за чем она наблюдала, а теперь и вовсе стал чем-то, призванным продолжить Бога.

Перл задумалась, испугались бы они, не от вида Сэма, которого они знали, а от осознания того, что есть старуха, которую они никогда не видели. Охотница, ловящая людей.

Она увидела ужасную фигуру, рвущую крюком тело ребенка, от паха и почти до глаза. Ребенок отбивался и боролся. Ребенком был Джесси, превращающийся в рыбу, которая не могла уплыть.

Перл подняла пальцы к лицу. По стеклу теплицы ползали светящиеся жуки. Их тела раскалились изнутри. Они ползали крест-накрест, так и сяк, во всех направлениях, появлялись и исчезали, начинали быть и тут же пропадали. Перл поднесла пальцы вплотную к лицу и увидела, как ее руки плывут, освещенные пепельным светом.

Она увидела охотника, ставящего силки, и ребенка, бегущего к ним: оббежал первый, задел второй, затем упал, и что-то щелкнуло в детской душе. Ребенком был Трип, он поднял взгляд, и глаза его были зелеными и выпуклыми, точно толстые мухи.

Ужас, ужас. Перл не могла перевести дыхание.

– Перл? – дверь открылась, и она увидела Томаса. – Перл, что ты делаешь? Где дети?

У Перл стучали зубы. Ее тело словно погрузили в лед. Ее тело вдруг посинело, и застыло, и отяжелело от холода. Воздух, который она силилась вдохнуть, был словно кипящий суп, вливаемый ей в глотку. Томас подошел к ней. Он казался расцвеченным насекомыми. Под его ногами хрустели мертвые стебли. Он помог ей подняться и отвел волосы с ее лица. Оно было чумазым и влажным. Она плакала. Он поцеловал ее.