Она ушла. Энджи хватала Перл за лицо.

– Ну, ну, – сказала Перл непроизвольно.

Девочка моргала. Она скривила губки, смеясь.

В комнате пахло духами, и готовкой, и дождем. И над всем доминировал запах алкоголя. Перл оставила Энджи на кушетке и пошла к бару, где налила себе стакан джина.

Она снова склонилась над Энджи. К горлу у нее подступила кислота. Платье девочки спадало на ножки. Перл подтянула его. Ножки Энджи были усохшими и волосатыми и кончались острыми коготками. А между ножек у нее свисал толстый хвост цвета щавеля, в золотистую крапинку. Живот был крапчатым и плоским.

Перл взяла Энджи и пошла наверх, в свою комнату. Весь свет горел. Все было на месте. Она устроила кроватку для Энджи, составив два стула, затем медленно разделась и надела ночнушку. Ночнушка висела в задней части шкафа много лет. Перл ее редко надевала. Она была белой, с кружевной каймой цвета лосося. Она закрыла дверь и стала медленно пить джин.

Довольно скоро она услышала, как дети мягко скребутся за дверью.

– Перл, – сказали они, – где все? Они прячутся? Где ты?

Я здесь, сказала она.

Однажды она подумала, что сошла с ума и что может выздороветь. Она подумала, что должна стать собой. Но не было никакой «себя». Были просто сны, которые ей снились, сны, готовившие ее к сознательной жизни.

– Выходи, Перл!

Не сейчас, сказала она.

Дети тоже жили своей жизнью, новыми формами, которыми свершится будущее.

Она пила джин. Она была самой пьяной на свете. Внутри она купалась в хрустальном свете. Она выключила лампы. И зажгла две свечи, вторую от горящего фитиля первой. Она смотрела зачарованно на свой простой жест. Затем она задула свечи.

Теперь снаружи нее была тьма, напоминавшая ей о хрустальном свете внутри. Она закрыла глаза. Дети ушли. Она была в потерянном и пьяном ковчеге. Без весел, паруса, без руля…

Затем они вернулись, перешептываясь.

– Перл, Мириам на кухне. Она лежит на полу. Она не шевелится. Лицо у нее прикольное. Все такое перекошенное.

Они надавили на дверь. Задрожала дверная ручка.

Стакан был почти пуст. Она никак не решалась допить последние капли, по-настоящему осушить стакан. Она держала его обеими руками. Она подумала, что только вина имеет значение.

Не сейчас, сказала она, я сейчас не могу.

– Что нам делать с Мириам? Она не знает, что поручить нам. Ашбелу страшно. Фрэнни страшно.

Их голоса были тяжелыми и размытыми.

Перл подумала, что в смерти мы не люди, и ничего не нужно знать.

Она была в потерянном и пьяном ковчеге. Разум ее дрейфовал туда-сюда, погружался и всплывал, как в воде, вызывая тошноту.

Все будет в порядке, сказала она.

За окнами свистел ветер.

– Перл!

Сейчас иду, сказала она.

Они затихли. Они ушли. Перл сидела в темноте, но, держа в руках стакан, она удерживала последний свет и чувствовала внутри себя утро.

Энджи сопела и ворочалась во сне.

Когда-то они были детьми, прирученными годами и ее смущением. Но теперь они стали свободны, и в этой свободе была перемена и бесконечное перерождение. Причина этой свободы была в ней. Семь лет назад она принесла сюда средство перемены.

Отважиться и прыгнуть! И упасть. Шутом. Собакой.

Щит ее ума отъезжал.

Она подумала, что дух – это животное. Это дух, который знает Бога. Это Его любимец, Его мечта, освобожденная от Его воображения. Тень Иисуса и тень Дьявола давным-давно уложили отдыхать, бок о бок, в одной общей смерти, но дух – это подменыш. И он вечно претерпевает бесконечные и неотвратимые преображения.

Она подняла стакан, и допила, и почувствовала, как ее забирает, вливая в себя, неимоверная волна, готовая схлопнуться, вот-вот готовая начать свое долгое триумфальное падение…

Мир стал казаться красным. В волне было небо, и она увидела большущего сокола цвета вина, слетающего с этого неба, держа кролика в своих безжалостных когтях, не знающих милосердия.

А затем – черным, и волна растворила черную комнату. Доски пола на шпильках черные, одинокая муха, утонувшая в темном стакане, занавески, черные на фоне ночи, как мерзкие ангелы, черная маленькая форма на стуле.

Затем – белым. Славным это казалось. Она тихо легла, глядя. Галактики энергии опустошали свет. Но затем из него возник вой. Сила жизненной бесформенной волны отпрянула и убралась в этот испуганный крик.

«Сука!» – это было слово Томаса. Сука сука сука.

Из этой волны – его тень с ее мужским ртом, раскрытым на нее, бранящим ее, хватая ее волосы одной рукой, накручивая их на свой кулак, а другая рука ударила ее по лицу, запрокинув его, и она почувствовала, как мягко ломаются косточки в этом лице, этой женщины, так давно.

Была авария. Стакан упал звездами. Ветер бил ее по ушам, как крыльями, большущими худющими крыльями. Перл закричала.

«Сука! – вот это слово. – Чокнутая!»

Она кричала, потому что та, кем она была, должна была кричать. Та, кем она была, больше не будет не кричать. Она собиралась умереть, и что тут поделаешь? Ничего тут не поделаешь. Человек, пытавшийся избить ее до полусмерти, пока она не умерла, ударил ее кулаком, и она почувствовала, как все стало плоским. Он говорил с ней. Он хотел, чтобы она знала, почему ее наказывают. Он держал ее за волосы и отвешивал ей оплеуху, а затем ждал немного, словно хотел, чтобы она поняла это, а затем отвешивал новую оплеуху. Это было больно. Она закричала. Она только что родила, несколько дней назад, и у нее еще там болело. Она родила много деток, и все роды были трудными, но она любила их всех. Это было ужасно, что этот человек бил ее сразу после родов, когда ребенок был рядом с ней, наверно в ужасе, наверно рыдая, хотя она не слышала в таком гвалте.

Человек толкнул ее на пол, и она попыталась отвернуться от ребенка, но ребенка там не было. Она падала, но, наверно, ребенок упал дальше. Она закричала.

Она увидела детей, столпившихся в дверном проеме.

Она увидела их за миг до того, как они ворвались в комнату и повалили на пол человека. Первым был малыш с круглой темной головой. Он накинулся человеку на шею. Плоть вздулась между его зубов.

Другой погрузил свое длинное лицо человеку в бок. Другой верещал и выдирал ему глаза.

Кровавый туман застлал Перл лицо. Они разрывали его. Они его грызли. Держали. Кто покрупнее, сидели на его груди, колотясь ему в грудь челюстями с глухим звуком. Она увидела оголенную желтую кость, оторванную руку. Последним усилием воли человек оттолкнулся от пола, приподнявшись на несколько футов. Его лицо повернулось. Перл его увидела. По нему текла кровь. Глаза были закрыты, губы – изорваны. Затем лицо исчезло. Под взмыленными головами.