– Перл, – донесся детский голос из холла, – иди ешь вафли, ты должна, так сказал дядя Томас.

Перл вывалилась за дверь и наступила босой ногой на недоеденный персик, оставленный кем-то из детей.

Домашние ели во внутреннем дворике. Женщины хотели насладиться последними увядающими цветами летнего сада. На двух больших столах из стекла и кованого железа стояли кувшины с молоком и сиропом и миски с фруктами. Джесси поливал за кирпичной стенкой цветочные клумбы, которые когда-то разбил Лес. Какое-то время он поливал цветы, а потом переключился на кирпичи. После этого он поднял шланг вверх и обрызгал ветви дуба, спугнув птиц. Затем он стал поливать себе ноги.

– Не расходуй эту воду, – сказала Мириам, – колодец пересохнет. Ливень еще не впитался.

– Я читаю «Гамлета», дядя Томас, – сказал Питер. – Кажется, с удовольствием.

Томас стоял с ярко-оранжевым пляжным полотенцем на шее. Он только что вернулся с пляжа. Он откинул назад длинные волосы. Перл почувствовала, как капли упали ей на руку.

– Ты знаешь, почему Гамлет предпочел не совершать самоубийства? – спросил Томас.

– Чтобы не свалиться в какао, – сказал Ашбел, хихикая.

– Чудик, – сказала Фрэнни.

Питер покачал головой.

– Потому что Гамлет осознал, – сказал Томас, – что самоубийцы идут на смерть, ликуя.

Ашбел опять захихикал.

– Что делал слон, когда пришел на поле он?

– Чудик, – сказала Фрэнни. – Ты думаешь, у всех загадок один ответ. А еще ты рассказываешь анекдоты наоборот.

Трэкер сделал вид, что фехтует садовыми граблями.

– Ах так? Тут крысы? На пари – готово![33]

Линкольн окинул его презрительным взглядом. Трэкер поймал его взгляд и покраснел. Он решил отыграться на своем брате Тимми.

– Смотри, Тим, – сказал он, – я сейчас откручу тебе палец.

Он вывернул руку младшему брату и сделал вид, что отрывает его левый большой палец, зажав между пальцами своей правой руки.

Тимми запищал. Линкольн пробормотал что-то пренебрежительно.

– О, пожалуйста, – сказала ему Перл, – не надо так.

Она ненавидела манеру Линкольна говорить о своих детях. Он посмотрел на нее снисходительно.

– Дети не понимают неприязни, Перл. Они не могут соотнести чью-либо к себе ненависть с собой, поскольку не имеют представления о себе.

Он зевнул. Под спортивной футболкой обозначилось пузо.

Мириам склонилась над почерневшей вафельницей. Под никелированным нагревателем набиралась ароматная горка вафель.

– Фрэнни, – сказала она, – собери цветов для мамы, хорошо? И поставь на стол.

Она вздохнула и обтерла руки о передник.

– Август самый грустный месяц, – сказала она. – Все увядает.

Она произнесла это мягким дрожащим голосом. И шмякнула еще масла на решетку вафельницы.

– Превращение – таков закон природы, – сказал Томас, а затем улыбнулся Перл. – Как твое самочувствие этим утром?

– О, прекрасно, просто прекрасно, – сказала она, улыбаясь. – Где Джо и Свит? – спросила она, все улыбаясь и улыбаясь.

– Заспались, полагаю, – сказал Томас.

– Хотела бы я быть хорошенькой, – занюнила Фрэнни, беспечно дергая цветы.

– Человеческим существам не пристало быть хорошенькими, Фрэнни, – сказал Томас. – У нас есть речь и интеллект, и мы должны довольствоваться этим. А хорошенькими пусть будут животные.

Тимми вскочил и схватил ящерицу у ноги Линкольна, задев стол.

– В одном из греческих сказаний о сотворении мира, – продолжал Томас, – титану Эпиметею поручили распределить составляющие биологического мира между всеми тварями. Он щедро раздал все, что мог, диким животным: прекрасный мех и перья, грациозность форм, силу и проворство. К тому времени, как он дошел до человека, он раздал уже все завидные свойства. Человеку досталась только слабость и уродство. Это его брат, Прометей, дал человеку господство, чтобы спасти его от позора.

– Я не против уродства, – сказал Трэкер, – но слабым я не буду.

Линкольн взглянул на него с удивлением.

– Ох, ох, ох, – сказал он. – Нам надо быть поосторожней.

Он взглянул на Тимми.

– Что ты там делаешь, под ногами?

Он пихнул его ногой.

Перл надела дрожащей рукой солнечные очки. Все сделалось желтым. Она сняла очки. Ад – это место ученичества, место, где деревья дают тень, где выпадает роса и растет трава… Она привычно обхватила колени. По двору носились дети, прекрасные и счастливые. Она показалась себе кулемой среди них, посторонней. А другие взрослые были еще хуже. Йеху при дворе гуингмов…

– Этот будет горячим, – сказала Шелли.

Она снова была беременна. У нее было колье с золотой стрелой, смотрящей вниз, и словом «МАЛЫШ». Она не особо поправилась. Срок еще был малый. Она полила сливками свою клубнику.

– Ну-ка, Джейн, – сказал Томас, – скажи мне, что это, не говоря «молочник».

Томас вечно проделывал что-то подобное с детьми помладше. Джейн вдумчиво уставилась на молочник. Тимми подскочил и стукнулся головой о край стола, сбив молочник.

– Черт возьми! – выкрикнул Линкольн.

Томас рассмеялся.

– Очень хорошо, Тим. Тим в теме. Когда нет имен, мир не разграничен и не связан.

Тимми подвигал челюстью из стороны в сторону. Он улыбнулся. И слизнул сливки со своей руки.

– Перл, выпей кофе! Ты дрожишь.

Перл с беспокойством глянула на Томаса и бездумно вгрызлась в вафлю, сочившуюся сиропом. Она отложила вилку. В ветвях дуба она увидела крупную бледную фигуру Питера.

– Перл, Перл, – донимал ее Томас.

Он произносил ее имя с той настойчивостью, с какой лесоруб рубит дерево.

На некотором расстоянии от нее сидел на железном стуле Сэм. Он посматривал на каждого из них своими спокойными желтыми глазами. Перл следила за ним. Его глаза были безжалостными и безмятежными, как у бабушки. Томас снова позвал Перл по имени. Он придвинул белую чашку кофе к ее пальцам.

Перл подумала, что с этим надо кончать. Я схожу с ума, подумала она. Все становилось белым. Ее белые обкусанные ногти выглядели особенно уродливыми на гладкой белой кружке. Ногти ей накрасил кто-то из детей – она не возражала. Была такая история – или нет? – об англичанке (это могла быть и француженка, или голландка, или даже состоятельная американка, с такой дорогущей сумочкой, а может, поясом или очечником с надписью «дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо»), и эта женщина, кем бы она ни была, впала в сумасшествие, но потом вылечилась, и ее стали спрашивать, как там, в сумасшествии, и она сказала: ангелы такие белые, они испускают совершенно поразительный свет…