Перл обхватила колени, сжавшись в комок. Она слышала, как мужчина тяжело дышал и ворчал, а потом – как трава на пляже шелестела об их ноги, пока они уходили. А потом она ничего не слышала, только камешки снова перекатывались под волнами. Она посмотрела на то место, где они были, они и Джо. Повсюду валялись пивные банки. Песок был утоптанным и влажным.

Перл осторожно встала, плечи ее поникли. Она ведь просто хотела прогуляться. Просто хотела немножко прочистить голову перед тем, как засесть за вечернюю выпивку. У нее в голове шевелилась тьма, как прилив, медленно накатывая, обтекая ее. Возможно, у нее от такого потрясения случится мозговое кровоизлияние, и она умрет на месте, как умирали поэты.

Перл перевалила через дюну и пошла по пляжу, где песок был потверже. Она шла в ту сторону, откуда возник Джо. Она все еще различала следы его ног. Одолев около четверти мили по пляжу, она увидела еще одни следы, окружавшие дом. Она вернется назад этим путем.

Однажды, когда она была маленькой, Перл наклонилась, чтобы погладить собаку, и ей на спину наскочила другая собака. У нее из головы не шла картина, как развлекаются эти возмутительные похотливые чужаки.

Дети не выносили здесь чужаков. Они, на самом деле, обходились с ними весьма круто. Вообще-то даже более, чем круто, если хотя бы половина того, что они сообщали ей, и того, что она видела, было правдой.

А что она такого видела? Джо был Джо, но еще он был чем-то другим.

Перл шла, зарываясь пятками и пальцами в песок, в котором попадались мальки. На тусклых валунах поблескивали моллюски.

– Перл, – она услышала свое имя, которое выкрикивал кто-то из детей. – Пыыыыырл…

Ее имя колыхалось на соленом ветру как обрывок напева из церковного хора, поющего о бременах, которые нельзя сложить с себя. Быть человеком значит быть бездомным, дальше дальнего от божьей благодати. Перл. Перл безумная и бездомная. Перл боящаяся.

«Не надо бояться, Перл, – говорили дети из-за двери, когда они слышали, что ей приснился ужасный сон, – здесь никого, только мы».

Она ложилась на живот. Накрывала голову подушкой. Кошмар был словно нечто, приходившее целовать и лизать ее. Когда ты ляжешь на живот, и он поймет, что не может целовать твое лицо, взбесится и уйдет.

– Пыыыыырл…

Это был детский голос, звавший ее ужинать. Совсем скоро должно стемнеть.

Она пробиралась через валуны и заросли водорослей. Море плескалось о скалы. Ночные птицы летели с открытыми клювами. Небо было полно звезд, не дававших света. Она уже почти ничего не видела и различала только дорожку, змеившуюся из рощи к пляжу. У нее во рту был вкус металла. Когда она доберется до дома, она нальет себе. Она поспешила к веренице низкорослых деревьев.

– Свит, – сказала она, вздрогнув.

Девочка боязливо стояла в тени. Перл ощутила тревожную неотвратимость ночи. Ночь полнилась ощущением вещей, скрытых импульсов вещей.

Перл вспомнила, как она сама перепугалась, когда у нее случились первые месячные, но она сказала:

– Не надо смущаться. Стать женщиной – это чудесно.

Перл лгала себе, она боялась себя. Стать женщиной значит стать вопросом, тогда как ребенком ты был быстрым и сияющим ответом.

– Пойдем домой вместе, – сказала Перл.

Она подошла поближе, собираясь приобнять Свит за плечи. От нее исходил особенный запах, запах телесной тоски. Лицо девочки припухло и подурнело. Глаза у нее были сухими и горели.

Когда Перл приблизилась, эти глаза широко раскрылись, затем застыли, а зрачки расширились, так что радужки заполнили все глазные впадины. В тот же миг Перл показалось, что она хочет убежать, но продолжает стоять. И только в тот миг это выглядело странным, до того, как Свит пропала, до того, как пропала ее форма. Ее живот сделался мягким и заходил под ней, давая ей опору. Ее руки стали удлиняться и утончаться, как вторая пара ног. Ее лицо вытянулось и выровнялось, а нос почернел и стал частью покатой темной морды. И когда прошел этот миг, она как будто захотела говорить, но ее язык стал толстым оленьим языком, а поднятая рука оказалась оленьим копытом, черным и изящным, и ее бока покрыл плотный яркий мех.

Перл закричала. Олень бросился за деревья и исчез.

На нее светил фонариком Сэм.

– Нееееет, – закричала Перл.

– Что такое, Перл?

Его голос был испуганным. Сперва она приободрилась, услышав испуг в его голосе, но затем решила, что должна дать ему понять – он ее не проведет.

– Перестань! – закричала она.

Он нащупал выключатель на фонарике и выключил его.

– Это я, Сэм, – выпалил он. – Я просто пришел позвать тебя на ужин.

Это был не Сэм. Это был тот ребенок, который никогда не был Сэмом. Она чуяла его в темноте перед собой, с одуряющим привкусом беды, словно ампутированную конечность.

– Тебя напугал олень? – он подошел ближе. – Я его тоже видел.

– Это был не олень, – сказала она.

…и это был не конь, померещившийся ей, когда она увидела Джо…

– Это твои проделки? – сказала она. – Ты за этим пришел?

Он был подменышем, ребенком той старухи. Это место было ему нужно, чтобы вжиться, научиться казаться ребенком, но вскоре он покинет остров. Он не мог оставаться здесь вечно. Покинет его с той, кто научила его всему этому. Но он все равно захочет, чтобы здешние дети были частью его. Он не станет оставлять их, не оставив в них чего-то, что понимало бы его.

– Все в порядке, Перл. Идем в дом. Тебе надо что-то поесть, а потом можешь спать.

Он снова включил фонарь. Осветивший его неузнаваемое лицо.

– Зачем ты это делаешь? – спросила Перл.

Но она знала. Люди становились животными из-за какого-то горя, какого-то наказания или милосердия со стороны богов.

– Тебя послали сюда, чтобы спасти меня? – сказала она дрожащим голосом.

– Пожалуйста, Перл, – сказал он. – Все в порядке.

Он взял ее за руку. Она ему позволила.

Когда Перл была маленькой, мама сказала ей: «Ты никогда не должна смотреть на солнце. Никогда, никогда не смотри на солнце…»

Когда она была ребенком, то случайно обнаружила, что их телефонный номер складывается в слово «НАВСЕГДА».

Ей хотелось бы набрать номер «НАВСЕГДА» и услышать гудок. Гудок за гудком. Она бы, наверно, бросила трубку, если бы кто-то ответил на том конце.

В комнате пахло духами. Перл благоухала. Кто-то, должно быть, вылил на нее целый флакон.

Она открыла глаза. Она лежала в кровати, нагая под простынями. У туалетного столика стояла Фрэнни и подводила глаза тушью Перл. Ее руки блестели от духов, а глаза были густо накрашены черным. Маской в виде восьмерки. Знаком жизни из веревки.