Однажды была женщина, рассказала Сэму бабушка, которая ушла в глушь с одной только собакой на сносях. Женщина построила хижину в глуши, и вскоре собака ощенилась. Каждый день женщина связывала щенят и уходила искать пропитание. Несколько раз, подходя к хижине, она слышала голоса и крики детей, но внутри видела только щенков, связанных, как обычно. Один раз она притворилась, что уходит, а сама спряталась и вскоре опять услышала голоса, и тогда она вбежала в комнату, где были связаны щенки, и увидела прекрасных ребятишек, смеющихся и играющих, а рядом лежали их собачьи шкуры. Женщина побросала собачьи шкуры в огонь и оставила себе детей…

Сэм обернулся. Он держал в руке деревяшку.

Зимой Перл сменяла белый цвет на черный. На туалетном столике стояла сирень. Сэму было два. Старуха научила его улыбаться. Перл выводила имя Сэма на запотевшем зеркале в ванной. В доме он не проявлял интереса к своему окружению. На воздухе он был счастливей. Он донашивал одежду за старшими детьми. Они одевали его, как себя. Сэму было три. Осень принесла штормы, на пляж вынесло утопленника. Без головы, но на руке была татуировка с Котом Феликсом. Сэму было четыре. Бабушка научила его всем невидимым вещам, как думать, и говорить, и прятаться. Перл взяла его на родео в Морганспорт. Они смотрели на ковбоев, скачущих по арене. Ковбои объезжали диких лошадей, накидывали лассо на быков. Перл пила лимонад с джином. Сэм проскользнул под трибуны и свалился в загон, где держали необъезженных лошадей. Все стали кричать, но лошадиные копыта словно приросли к земле вокруг Сэма. Они опускали к нему свои дикие головы. Одного из спасателей укусили за руку, но на Сэме не было ни единой царапины. Сэму было пять. Перл выводила его имя на влажном стакане. Никакого «люблю». Только Сэм. Он казался таким странно-безличным, как те, чье время еще не пришло. В колодец просочилась соленая вода. Когда выкопали новый, там оказались мертвые животные. Сэм показывал на небе белых гномов. Он мог определить пол дерева по древесине. Он превратил в воду краску, которую Тимми плеснул ему в глаза. Он сделал воздушного змея из мертвой птицы, висевшей на проволоке. Сэму было шесть. Другие с ним играли. Каждого из них он научил чему-то. В его зрачках были щелки. Старуха научила его останавливать сердце и снова запускать. Перл это слышала. Она верила всему, что видела. Она слышала по ночам шуршание – это шел дождь. Сэму было почти семь…

Перл привлекла внимание старухи. Перл увидела серебристые пряди на ее щеке, глаза, не знающие раскаяния.

Это лицо было резким и серым. Лицо, словно коготь, который мог разорвать ее надвое. Перл отпрянула. Сэм обернулся.

– Смотри, – сказал он, – я вырезаю каждому подарок на наши дни рождения.

Она посмотрела на деревяшки, разбросанные по полу, на угловатые фигурки детей, лица которых при всей их условности были узнаваемы. Сэм протянул ей фигурку Свит, передававшую черты ее вытянутого, удивленного лица, ее раздражительность, ее изящество. Остальных Сэм выставил у своих ног. Там были все двенадцать, грубые и неказистые на вид, но завершенные, однако всем им недоставало чего-то, некоего импульса, присущего всем вещам, того абсолютного импульса, что не относится ни к прошлому, ни к будущему, а только к небытию, преходящести, перерождению.

Сэм улыбнулся ей. Он был в белой рубашке поло. На щеке его виднелись комариные укусы, на коленках – сходившие синяки. Глаза у него были желтые, с редкими ресницами. Его глаза могли заворожить ее, заставив думать, что перед ней ребенок в комнате своей бабушки, в доме у моря, летом.

– Это первый год, когда я делаю подарок. Они тебе нравятся? Ты их узнаешь?

Джо и Свит. Тимми и Джейн. Фрэнни и Ашбел. Энджи и Джесси. Питер, и Трип, и Трэкер.

Когда они были маленькими, они играли с животными, вырезанными Аароном для детей Эммы, теми фигурками, в которых угадывалось не игрушечное отчаяние. Они и теперь, когда единственным ползунком среди них оставалась Энджи, продолжали играть с ними, впрочем, не столько играть, как упражняться, держа их перед собой и проскальзывая в их мысли, в тени, в которых детские мысли становились оленьими… медвежьими… птичьими… тем самым воссоздавая себя в животных Аарона, которых он сделал, чтобы отгородиться от этих мыслей.

Но эти фигурки, пусть и похожие на те, имели форму детей. И сделал их Сэм.

Перл уселась на корточки, чтобы лучше их рассмотреть. Сэму было почти семь. Семь – это число совершенства, завершенности. И взрастила его старуха. Сэм поднял одну из фигурок. Свет заиграл на ней. Перл показалось, что она почти различает сквозь нее какой-то размытый образ. Этому научила Сэма старуха. Сперва она научила его, как дурачить себя в детских мыслях, а потом – как дурачить других относительно его подлинной природы…

Перл покачала головой, словно была одна. Сэм не мог сделать эти фигурки. Он был всего лишь мальчиком, слишком маленьким, чтобы даже пользоваться ножами. Перл смутилась. Были только фигурки, сделанные Аароном. Никаких других не было. Аарон видел то, что вырезал. Он жил с этим. Аарон жил в аду. Адом был зверь, тело зверя, внутри которого были другие звери…

Перл смутилась. Сэм вдруг куда-то пропал. Она почувствовала себя так, словно упала. Она встала. Дверь с шумом захлопнулась.

Перл, не уходи. Куда ты идешь?

Перл стояла у бассейна. Дети тянули ее за руку.

– Почему ты была на четвереньках, Перл? Ты что, решила заболеть?

– Садись, Перл, – сказал Ашбел. – Питер будет показывать фокус.

Они мягко принудили ее сесть обратно на стул. Теперь бассейн был пуст, не считая ворона, пьющего со ступеньки на мелкой стороне. Ворон был птицей, не пожелавшей вернуться, когда Ной послал его с ковчега. Он был проклят ужасной жаждой. Крылья ворона блестели, как нефть. Он погрузил клюв в воду и запрокинул к небу. Август был месяцем жажды.

Перл вылила в стакан остатки вина. В кубиках льда плавала этикетка. Херувим на черном фоне.

– У меня новый фокус, – сказал Питер. – Смотрите.

Он расставил остальных вокруг себя. На нем были синие брюки, на которых он нарисовал оранжевые молнии. Этот мальчик был совершенно одержим магией. Ему хотелось распиливать надвое других детей и стрелять им в зубы пулями. Томас не позволял ему такого. Питер заявлял, что у него есть старый жезл Германна[30], которым тот однажды сделал связку сигар из бороды президента Улисса С. Гранта. Питер даже не хотел, чтобы его звали Питером. Он хотел, чтобы его звали Ибис-неодолимый, хотя никто его так не звал.

У него были ровные высокие скулы и длинные гладкие волосы, но, как и Трип, он все время изменял внешность чернилами, предпочитая индейскую раскраску, которую он срисовывал с карточек «Прямая стрела», собранных кем-то еще давно из упаковок «Пшеничной соломки». В конечном счете он хотел стать всеми, кем только возможно: прорицателем, заклинателем, эскапистом. Он часами отрабатывал фокусы в своей комнате, заваленной всякой всячиной, где вещи терялись с концами.