— Шутишь! Чтобы Энус… пошел в тористы? Никогда не поверю. Какой из него торист, те — спокойные. А этот же — не человек был, а муссонный дождь в лесу Индостана! — рявкнул я и, увидев, что курица ни черта не понял, пояснил: — Говорю, он в чаду каком-то горячечном жил. Всех пугал. Выскочит на тебя из-за угла и как гаркнет: «Где шпионы? Когда плывем?» Два его любимых вопроса было. Куда-то все плыть собирался. На этом корабле. Но отдельно от нас. И все мечтал по шпионам работать. Служить по этому делу собирался. Донесения куда-то строчил, что вина много у начальства, питание полноценное, не рыба да хлеб… Нет, он не мог быть тористом.

— Плыть, значит, собирался? — переспросил капитан, застрочив в своей тетрадке, как пулемет. Чуть даже палочку не разломал от усилий. — У него был план?

— У него был отличный план. Но для тех, кому жить надоело. Лучше есть рыбу да хлеб, чем самому кормить рыб в том хлебном месте, где много воды… А он к этому призывал. Всех подбивал захватить корабль и убить офицеров. Я себе палубу драю, стараюсь заслужить уважение членов команды, продемонстрировать трудолюбие и высокий жизненный потенциал, а этот псих наскакивает на меня со всех сторон со своим захватом корабля, драить мешает. Думаю, он предлагал это и другим! — выкрикнул я.

Как бы в порыве гражданской ярости погибал человек. Так громко погибал, чтобы всем было слышно. Схемка простая, как рыба да хлеб. И дальнейшее показало, что сработала — другие опрашиваемые, как один человек, утверждали то же самое, на основании чего офицеры подумали, будто рассказы Энуса — плод измышлений, а сам он — жертва больного ума. Он так мечтал заработать благодарность от начальства, что средств не выбирал…

— Смог ли он убедить кого-то из заключенных присоединиться к нему? — невинно спросил капитан. Ну любознательный такой, диву даешься, дел других, что ли, мало?

— К чему присоединяться? Он был псих, командир. И убогий. К психу присоединишься — каюк тебе. Я думаю, нет, — еще раз демонстративно подумав, изрек я, с удовлетворением заметил — строчит курица, пыхтит и рокочет, записывая мои откровения. — Повторяю, все только смеялись над ним.

— Как ты считаешь, кто мог его убить? Подумай хорошо, Карсон из рода Нейпир. От ответа может зависеть исход этого дела. Кто мог бы?

— Да я первым мог бы! — выпалил я, кося под правдивого идиота. — Он так громко бредил всегда, спать мешал. Я мог бы, пиши. Но — теоретически. Потому что практически осуществить просто не сумел бы. Мы же спали в разных концах трюма. Мне бы понадобилось в темноте через сто человек перешагивать. А я не больной, по головам-то ходить. Нет, ищи кого в ближних рядах. Мы же спим, командир, видишь как — бок к боку. Какое тут путешествовать к нему на полмили и без азимута, ноги ломать… И из-за кого? Из-за совсем больного человека? Он же еще попивал, говорю тебе, — зашептал я, уставясь в левый желтый гвоздик с чернильным пятнышком зрачка, вострым, как у сойки. — И ребят подбивал выпить с ним, за жизнь поговорить. Наверное, или сам себя удушил по пьяни, а такое бывает приснится кошмар, что ты революционер, — и шарахнешь по себе тем, что под рукой найдешь… или сам, или какой-нибудь патриот, возмущенный его предательством, мог. А что, очень жизненная версия. Если говоришь, что Энус — торист. И подбивает своих же, тористов, по морю раскидать и корабль захватить, — орал я, злодействовал, давая окружавшему меня трудовому народу отличную канву для сочинения мифов. — Уснул, может, какой патриот этого дела по соседству, а там, глядишь, под шумок… Ты ж небось, командир, знаешь, кто у тебя еще тут фанат-поклонник великого Тора, всех и отсканируй. Да, жаль парня. Хороший был человек. Жаль только, что сдвинутый. Все в капитаны хотел выдвинуться, вместо тебя хотел, в Тору обращался. Не обидишься, если буду правдив? Энус курицей тебя называл, стыдно сказать, — солгал я с невинным видом. — Говорил, не капитан у нас, братцы, а курица на вертеле! Засранец в перьях!

— Ва-вва! — рыкнул птица-капитан, так расстроился. Его, красавца в бронежилетке, человека на государственной должности, — курицей! На вертеле! За… засра… Фу ты, мерзость.

Когда капитан, отойдя от треволнений, допрашивал остальных, я с радостью слышал повторение моих историй о том, как коварный Энус агитировал всех против Тора и какой-то «клювастой курицы» — никто, разумеется, даже не знал, о ком он толкует, совсем нездоров же! — как требовал захватить корабль и поставить его капитаном. Однако, — на чем настаивали все, — его злокозни были с негодованием отвергнуты каждым из них.

К концу расследования капитан оказался еще дальше от истины, чем был в начале. Думаю, что в конце концов он убедился, будто в доносах Энуса не было ни капли правды. Во всяком случае, охрану из трюма сняли.

Во время обысков я беспокоился только об одном — как бы у Кирона не нашли ключа от оружейного склада, но этого не произошло. Потом он поведал мне, где его спрятал на случай обыска. Мы здорово смеялись. Уж туда бы искать никто из офицеров не полез — все знали, кто такой Кирон Красавчик, как любит, когда его лапают в области этого места, и как будет выглядеть потом физиономия того, кто повторит подвиг некогда убитого офицера, отстрелявшегося…

Сутки на Амторе бесконечные.

По-земному — пять тысяч восемьсот тридцать два часа. Будильник заводить очумеешь. Да и солнца никогда не видно. Порции какого-то нутряного света просачиваются наружу произвольно, когда через двадцать часов, когда через тридцать — не угадать. Вообще, получается, отсчитывать сутки смысла нет, зачем? Тем паче непра-правильные. Зачем, если рассвет все равно не встретишь, а под деревьями всякую минуту тебе будет, как ночью, темно. Хочешь ночь — иди в лес, спи.

Но наука — всегда наука. Несолидно же как-то приличным людям не иметь стабильности, пусть даже в этом. Только не двести же сорок три дня и ночи за сутки считать? Сопротивляться надобно, строить схему суток.

Поэтому, для того, чтобы не отсчитывать этот маленький год, величину исторически делят на кусочки. Каждый кусочек, никак не связанный тематически ни с темнотою, ни со светом, длится у них произвольно выбранное время — почему-то как раз 26 часов, 56 минут и 4 секунды по земному времени.

Почему они так насчитали, сказать не берусь. Но после тысячи градусов и их единицы