и возвращаться к ним, но тогда у них возникли бы проблемы. Я понимал, почему Брюс пошел на это. В тюрьме он не нашел путь к Иисусу. Он был зол за то, что Пикси донесла на него. Что я, его собственность, причиняю ему неприятности.

Он представлял себе того же худенького паренька, которого без труда и страха мог избить. Но я уже не тот. В моих воспоминаниях он всегда был огромным, но в его тюремном заключении написано, что его рост сто восемьдесят сантиметров. Я стал выше него и много тренировался. Усердно тренировался.

Я больше не был щенком, поджимающим хвост. Если бы Брюс захотел ударить меня, это стало бы началом драки, которую закончил бы я.

Остин не включал у себя свет, так что я наблюдал за тем, как его тень перемещается по комнате.

– Знаешь, ты мог бы сделать нам всем одолжение и с самого начала вести себя как придурок.

Я услышал напряженность в его голосе.

В этой семье каждый был любим. Они безумно любили друг друга, и меня тоже. Не произошло никакого дерьма, не обнаружилось никаких скрытых мотивов.

– Чувак, мне здесь было так спокойно. Надежно. Такое чувство, будто я очень долго был в отпуске от реального мира.

Он сел напротив меня. Я видел тень его лица, изменяющегося в зависимости от эмоций.

– Ты заслуживаешь так жить. Это твой реальный мир. – Он похлопал по подушке, на которой я лежал.

– Нет, чувак. Это был побег. Я должен встретиться с ним снова. Мне нужно посмотреть, там…

Я задумался об этом, но все это время Ронна плакала наверху, отчего я чувствовал себя виноватым.

– Тебе нужно увидеться с Пикси и выяснить, что произошло между вами, – закончил он мою мысль.

– Да. Часть меня чувствует, что я бросил ее.

Я переплел пальцы.

– Да, согласен. Но, черт возьми, с чего они решили, что я больше не могу быть твоим братом? Мы с первой секунды почувствовали, будто сто лет друг друга знаем. Не важно, одной мы крови или нет. Я буду в твоей жизни. Ты знаешь, я не позволяю людям указывать, кем мне быть.

Он протянул кулак, и я ударил по нему своим. Я любил всех в этой семье, но Остина мне будет не хватать больше всего.

* * *

Ронна хотела подвезти меня. Она желала, чтобы в этом процессе участвовала вся семья, но Брюс сказал «нет». Он не хотел, чтобы я общался с Буратонами.

Поэтому я обнял всех в доме и уехал с миссис Джозефиной, социальным работником, которая навещала меня в больнице. Она выглядела усталой, как будто годы выжали из нее все соки. Я видел, как она дважды покачала головой. Миссис Джозефина знала. Она знала, что мне здесь хорошо. Пару раз навещала меня и поддерживала связь с моим психотерапевтом. Мне было жаль ее. Хотя себя было жаль еще больше.

Я почувствовал, как сковывает тело, когда мы вернулись в мой старый район. На заднем сиденье лежали три моих чемодана и фотографии с Буратонами. Майк связался с тренером по баскетболу в моей новой старшей школе и выразил надежду, что я смогу тренироваться с командой в межсезонье.

Миссис Джозефина помогла донести один из чемоданов по лестнице. Лифт не работал.

Блин, я уже привык, что все легко. Быстро приспособился к новому образу жизни. Это было просто. А вот вернуться к старому намного сложнее.

У миссис Джозефины были протокол и анкета, которую нам с Брюсом предстояло заполнить, но я знал, что это будет необходимой ложью. А к настоящему соглашению мы придем уже после того, как она уйдет. Шесть месяцев до того, как я официально стану мужчиной, но правый кулак уже был наготове на случай, если придется защищаться.

Когда Брюс распахнул дверь, я заметил, что его голова наклонена вниз. Он ждал мальчика. А затем он поднял глаза на мое лицо, задрал голову, чтобы видеть меня.

– Вот дерьмо.

Я смотрел на него так, как он на меня долгие годы. Взглядом, свидетельствующим о том, что я был сильнее. Если бы он пошел против меня – попытался пнуть или толкнуть, словно жизнь – это армрестлинг, – у него бы не получилось. Больше нет.

– Извините? Все верно? Вы Брюс Джонс? Простите. Просто я знаю так много семей… – Миссис Джозефина снова начала листать бумаги.

– Все правильно. Это он, – ответил я низким голосом.

– О, хорошо. Рада вас видеть…

Миссис Джозефина, должно быть, много раз попадала в неловкие ситуации в своей жизни, но я был почти уверен, что эта – учитывая, как сердито я смотрел на своего отца, который выглядел испуганным и примерно на двадцать лет старше, чем должен был, если свериться с его датой рождения в досье, – вошла бы в десятку тех, что вызвали у нее сильное отвращение. Она не воссоединяла ребенка и родителя. Она соединяла вендетту и проклятие.

Слава богу, она начала заполнять анкету, пока я затаскивал чемоданы в свою старую комнату. Все здесь было по-прежнему. Та же кровать, то же одеяло. Я не смог удержаться и, пока миссис Джозефина узнавала у Брюса, какими хобби мы с ним планируем заниматься, перегнулся через стол и заглянул в окно Пикси. Оно было плотно задернуто черными шторами, а мое окно – приоткрыто, всего на дюйм или около того, но оно оставалось открытым. Металлический пандус все еще был зажат между домами под нашими окнами, ржавый и древний, как и все за окном.

Пикси.

Сердце подсказывало мне, что она все еще там, но возможно, это не так. Я слышал, как Брюс давал какие-то дерьмовые ответы, как будто мы с ним собирались поиграть в мяч. Он закрыл для меня дверь к Буратонам. Решил силой вернуть в свою жизнь огромного, оборванного, злого подростка. И я позабочусь о том, чтобы он пожалел об этом.

Я вошел в гостиную.

– Эй, миссис Джозефина, это здорово и все такое, но мы оба знаем, что анкетирование – дерьмо.

Брюс заговорил, возможно руководствуясь знаниями, полученными на уроках по воспитанию детей:

– Сын, мы не разговариваем с дамами в таком тоне.

Бедняга. Как будто он был какой-то причудливой пожилой южанкой.

– Ты про эту леди? Она в десять раз круче, чем ты когда-либо будешь. И не называй меня сыном. Я только три часа назад расстался со своим настоящим отцом.

Я заметил, как его лицо и грудь дрогнули от моих слов. И ощутил вкус победы. Его новый страх был тем, чего