— фашизм, но пока еще разные конечные цели. Гражданская война предстает в романе во всем своем трагизме; при этом Джордана, как и самого Хемингуэя, тревожит то, что в ходе войны допускаются ошибки, просчеты, акты ненужной жестокости (сцена убийства фашистов анархистами).

И Хемингуэй, с неприязнью относившийся к политике, отождествляемой в его представлении с буржуазным политиканством, вкладывает в уста Джордана такие слова: «…ты дрался за всех обездоленных мира, против всех угнетателей, за все, во что веришь ты, и за новый мир, который раскрыли перед тобой»{233}. Знаменательно, что Хемингуэй, неизменно защищавший индивидуалистические концепции мира, пишет о своем герое, что он был исполнен «братской близости» со своими товарищами по борьбе, радостного чувства «долга, принятого на себя перед всеми угнетенными мира»{234}.

Если образы партизан из отряда Пабло удивительно рельефны, а партизанский вожак Эль Сордо кажется скульптурно вылепленным, в то время как все они, специфически национальные характеры, представляют обобщенно испанский народ, то образы коммунистов в романе, а также советских людей не во всем точны, даны как бы со стороны. Соотнося роман с историческими событиями, указывая на отдельные неточности, надо помнить, что перед нами художественное произведение. Именно это упускали из виду некоторые участники разгоревшегося по выходе книги в 1940 г. острого спора.

Найдя эстетическое выражение своей философии стоицизма, Хемингуэй создал свой неповторимый стиль, который можно было бы определить: мужественная простота. За внешней сдержанностью выражения угадывается накал человеческих страстей и чувств. Однако самый хемингуэевский метод «айсберга» несколько трансформируется, психологический мир героев становится более видимым за счет увеличения роли внутренних монологов и размышлений, а также усиления авторского вмешательства в повествование. Обратившись в «Колоколе» к революционным событиям, позволившим ему поставить вечные проблемы любви, смерти, смысла жизни, Хемингуэй обогатил свою поэтику, отрешился от известной нарочитой скованности и бесстрастности, свойственных некоторым его ранним произведениям, обрел более свободную манеру.

Книги об Испании, написанные Хемингуэем, а также писателями, сражавшимися в рядах интербригад, А. Бесси, Э. Рольфом, С. Нельсоном, исполнены трагического оптимизма и интернационалистского пафоса. Они и сегодня — одна из самых ярких вех литературы «красного десятилетия».

11. «ТЕЧЕНИЕ,

КОТОРОЕ НИКОГДА НЕ ПРЕРЫВАЛОСЬ»

Уже первые послевоенные годы показали, что сама общественная атмосфера в Америке крайне неблагоприятна для художественного развития: появились мрачные признаки «холодной войны», поднимал голову маккартизм, усилился антикоммунизм. В литературе распространялись настроения пессимизма, упадка, конформистские веяния. Если 30-е годы называли «красными», то 50-е годы вошли в историю под именем «запуганных»{235}.

В этих нелегких условиях, как утверждают американские критики консервативного толка (Д. Аарон, Д. Браун и др.), традиции «грозового десятилетия» якобы безнадежно иссякли. Сами 30-е годы стали объектом яростных нападок. И все же даже в 50-е годы, как справедливо писал Сидни Финкельстайн, не прекратилась живая связь времен: «Литература «пролетарских красных тридцатых», так часто рассматриваемая как временное отклонение от магистрального пути, была особенно сильным и значительным компонентом того течения, которое никогда не прерывалось»{236}.

И в послевоенный период писатели социалистической ориентации (Л. Лоренс, А. Бесси, Д. Норт, Д. Г. Лоусон, М. Голд, У. Э. Б. Дюбуа, У. Лоуэнфелс и др.), несмотря на все трудности, продолжают идти избранным путем.

В эти годы приобрела особенно актуальное звучание тема нравственной стойкости, выбора достойного пути. Опа проходит сквозь лучшие послевоенные книги Альберта Мальца. Вилли Вегнер, герой его романа «Крест и стрела» (1944), «стопроцентный ариец», медленно и очень нелегко прозревает, шаг за шагом, на личном опыте после гибели близких осознает бесчеловечность «нового порядка» и свою причастность к его преступлениям. И эта пробудившаяся совесть, внутреннее несогласие с тем, что творится вокруг, толкают его на отчаянный «страшный шаг», на тот самоубийственный вызов, который он бросает «коричневому» режиму. То же чувство совести заставляет рабочего Томаса Макника из романа «Длинный день в короткой жизни» (1957), человека, случайно попавшего в тюрьму, принять нелегкое решение: он отказывается от сговора с полицейскими, предлагающими ему свободу, и остается в тюрьме, чтобы в качестве свидетеля помочь негритянскому юноше Уилсону, против которого сфабриковано ложное обвинение. В повести А. Мальца «Однажды в январе» (1966) шесть беглецов из страшного концлагеря Освенцим, люди разных национальностей, образующие своеобразное интернациональное братство, только что вырвавшиеся из когтей смерти, задают себе мучительный вопрос, правильно ли они поступили, избрав дорогу антифашизма, могли бы они повторить все сначала. И все они, кроме одного, отвечают: да, это был единственно достойный путь.

Не иссякла и традиция так называемого стачечного романа, хотя некоторые буржуазные критики поспешили объявить, что тема противоборства труда и капитала, актуальная для 30-х годов, якобы сошла на нет в послевоенный период. Однако это не так. Борьба рабочего класса — в центре романов Филиппа Боноски «Долина в огне» (1952) и «Волшебный папоротник» (1959), Александра Сакстона «Большая среднезападная» (1948) и «Паутина, светящаяся во тьме» (1957), трилогии Ларса Лоренса «Семена», ставшей вехой в развитии социалистического реализма в литературе США. Обратившись к остродраматическому эпизоду классовой борьбы 30-х годов, Ларс Лоренс показал события в маленьком городке углекопов Реата в штате Нью-Мексико, где во время забастовки происходит случайное убийство шерифа и начинается судебный процесс, проходящий в обстановке анти коммунистической истерии. Более двухсот действующих лиц романа, представителей всех слоев (среди них выделяются фигуры вожаков стачки, коммунистов Рамона Арсе, Хэма Тернера, руководителя совета безработных мексиканцев Транквилино де Вака), образуют в совокупности микромодель всего американского общества.

Опровергая тезисы консервативных критиков о том, что схематизм, прямолинейность и плоская фотография якобы неизбежные спутники «рабочего романа», Ларс Лоренс еще раз доказал, что жизнь, борьба трудящихся, показанные во всей сложности, могут быть благодарным материалом для художника. «Семена» — произведение многослойной, богатой стилевой структуры: в нем и объективное повествование «от автора», и внутренний монолог, и «поток сознания», и интроспекции, философские и лирические отступления; Лоренс вводит элементы детектива, судебной хроники, стилизует повествование «под документ».

Тема верности своим убеждениям, духу «красных тридцатых» — ведущая в творчестве Альвы Бесси, бывшего интербригадовца в Испании: в 1947 г. он был в числе десяти деятелей Голливуда, ставших жертвой судебного произвола маккартистов. Испанская и антимаккартистская тема органически сплелись в его романе «Антиамериканцы» (1957). Параллельно и контрастно развертываются в нем во многом типичные для американского общества судьбы двух главных героев: процветающего буржуазного писателя и радиокомментатора Фрэнсиса Лэнга и журналиста, коммуниста Бена Блау. Действие развертывается в двух исторических плоскостях, в 1938–1945 гг. и в 1947–1948 гг. во время антикоммунистического процесса.

«Грехопадение» Лэнга перед судилищем маккартистов внутренне мотивировано: на короткое время сблизился он в 30-е годы с левым движением, побывал в Испании, в 1939 г. вышел из компартии,