Выйдя из подъезда, Вовка остановился и шумно, с блаженством втянул в себя вечерний осенний воздух с привкусом сухой листвы. Постояв минуту-другую и мысленно выбирая маршрут, он направился в сторону проспекта Кирова, среди молодежи именуемого «Брод». Такие местные бродвейчики были, наверное, во всех городах Советского Союза.

Вечером улицы города менялись. Исчезала постоянно спешащая толпа с озабоченными лицами, тетки с авоськами, пенсионеры, шастающие из одного магазина в другой в поисках туалетной бумаги, сливочного масла (крестьянского, а не распадающегося в мелкие крошки бутербродного) и, если уж дико повезет, докторской колбасы, за которой готовы были стоять насмерть. Даже слух о том, что в магазин могут завезти колбасу, способен был создать очередь невероятной длины, перегораживающей тротуар. И никакие силы нс могли сдвинуть с места этих вцепившихся друг в друга, боящихся потерять своё место в очереди людей. Слухи о том, что где-то что-то будут давать, гнали людей с авоськами то туда, то сюда. А уж пенсионеры — те назубок знали все магазины своего большого города, многочисленные и одинаково пустые.

С наступлением сумерек по ярко освещенным центральным улицам неторопливо дефилировали стиляги с девушками в мини-юбках. Здесь вступала в действие старинная поговорка — «себя показать, людей посмотреть», — которой следовали буквально до мелочей. Выходили сюда не просто прогуляться, а продемонстрировать свой прикид и обсудить прикид каждого встречного. Явиться на проспект одетым в костюмчик, пошитый местной швейной фабрикой, равнялось моральному самоубийству. В моду входила джинса, но ещё не успела завоевать господствующие позиции. Все-таки не Москва. Пусть город очень большой, но все равно провинция.

Подойдя к ресторану «Европа», Володя привычно скользнул взглядом по исторически-архитектурной ценности середины девятнадцатого века — одноэтажному зданию с мансардой, решил зайти. В мансарде располагалось что-то похожее на приличную пивную. Вход туда имелся с улицы отдельный, и посетителей в ресторан поплясать не пускали, разве что по знакомству или за полтинник швейцару. Полтинник в то далекое лето означал монетку в пятьдесят копеек, а отнюдь не полсотни рублей или уж тем более долларов. Слова «доллар» вообще вслух не произносил никто, кроме гневно клеймящих капиталистический «мир наживы и чистогана» политических агитаторов — сроки за спекуляцию валютой были одними из самых суровых в советском Уголовном кодексе. Но и тот, давний полтинник, считался деньгами для советского человека.

В пивной официантом работал парень из соседнего дома по кличке Муха, образовавшейся, как водится, из фамилии. Поднявшись по деревянным, темным от времени, стертым посередине и очень скрипучим ступеням винтовой лестницы, Вовка попал в небольшое помещение, заставленное почти вплотную столикам и на четырех человек. Муха носился по залу, ловко лавируя между столиками, с полным подносом пивных кружек в правой руке и не первой свежести вафельным полотенцем, переброшенным через согнутую в локте левую руку.

Увидев приятеля, Муха приветственно мотнул головой и, прокричав что-то в сторону раздачи сквозь гул голосов, направился в его сторону.

— Твои были с час назад, — проинформировал он Володю о его друзьях, — по кружке выпили и ушли. Сказали, пойдут на пляски. В Дом офицеров.

Круглая и плоская, как блин, морда Мухи расплылась в хитрой улыбке, узкие глаза превратились в щёлочки. Помолчав пару секунд и подмигнув, он добавил:

— И Танька твоя с ними была.

— Она не моя, — буркнул, как бы оправдываясь, Вовка.

Муха отчего-то совсем развеселился и засверкал глазками.

— Да ладно, ладно — не твоя! Сам видел, как ты к ней ныряешь, как только её мамка и батя на работу уходят. Как она? Ничего? — Муха, поставив поднос на краешек свободного столика, изобразил руками недвусмысленный жест. — Может, поделишься по-товарищески? А?

У Вовки сжались кулаки, а на щеках выступили багровые пятна. Увидев это, Мухин заржал в голос и поспешил успокоить его:

— Да шучу я, шучу. Не нужна мне твоя Танька.

Все-таки сделал, подлец, ударение на слове «твоя». Володе было одновременно и приятно, что наличие у него девушки отмечают старшие ребята, и почему-то стыдно. Да и в самом деле, какая там «его»! Так, просто знаком он с Танькой с самого детства, вот и всё. Правда, она девчонка ничего, да сам Вовка ей, похоже, тоже нравится.

— Пиво хочешь? Угощаю! — радушно предложил Муха.

— Не-е-а, неохота. Я пойду.

Пива Володя не любил. Он не понимал, что находят в нём остальные. А ему самому совершенно не нравился горьковатый привкус, да и голова становилась какой-то тяжелой, а мысли — вязкими и тягучими. То ли дело лимонад! И вкусно, и в голову не ударяет. Но ведь не признаешься в этом приятелям, засмеют. Хотя, может, многие из них тоже на самом деле лимонад предпочитают.

— Ну гляди, дело твое, — махнул рукой Муха. — А я смотрю, ты прикид сменил. Ничего… Правда, клеш уже из моды выходить начинает. Щa джинсы «Левис Страус» в почете, слышал про такие?

— Слышал, — неохотно ответил Володя.

— Я уже скандыбачил себе денежку на них. Мне Борюсик, морда фарцовская, уступить обещал. Всего за сто двадцать. А на базаре полторы сотни, да eщё всучит цыганье одну штанину. Ищи их потом, свищи. Помнишь, как мне на базаре шарф втерли? Во-о Ну, бывай! Пива не хочешь? Ну, бывай! — тараторил Мухин.

Выйдя на улицу, Вовка вздохнул с облегчением. Совсем заговорил его Муха. И откуда столько слов берется у человека? И главное, как ловко перескакивает с одной темы на другую. Ему бы так. А то вечно приходится молчать в компании — не хочется что-то не то ляпнуть, особенно если девчонки рядом. Засмеют потом и заподкалывают.

И вообще Муха удивительный человек. У него чутье волчье на деньги. И в кабак он пошёл из-за чаевых. Они в три раза больше, чем его сторублевый оклад. Да и работает неделю, и отдыхает тоже неделю. Вовкина мать на своей работе пашет за сто двадцать, так у неё ведь профессия, образование высшее, пять лет на инженера училась. А тут в свои восемнадцать лет какой-то Мухин, шестерка в пивной, зарабатывает столько, что никакому инженеру не снилось. Любит Муха денежки, и они ему полной взаимностью отвечают. Вот только с шарфом мохеровым он по жадности своей прокололся.

Приехал Мухин на базар. Нашёл цыган, которые шарфами торгуют, — у них подешевле. Сторговался с одной цыганкой, у которой ещё дешевле товар был, чем у всех. Цыганка перед ним шарф уж вертела-вертела, и к щеке Мухе прикладывала, предлагая оценить нежность и мягкость шерсти. Шарф Мухину понравился. Расплатился