между отдельными частями труда и неправильность исторической перспективы»[759]. Он категорически не согласился с выводом Яковлева о том, что Засечная черта сдерживала освоение юга. Рецензент указывал на 45 вновь построенных городов за чертой. С его точки зрения, черта являлась укреплением тыла, а не сдерживающим фактором[760]. В то же время он признавал то, что автор ввел в научный оборот множество новых фактов.

Надо признать, что замечания о слабой контекстуализации проблемы были высказаны в адрес Яковлева критиками вполне обоснованно. Оправдать это можно лишь тем фактом, что изначально книга была посвящена финансовой истории XVII в., а не конкретно обороне границ. Кроме того, идея разделить книгу на две части, видимо, созрела несколько спонтанно, что не позволило устранить все концептуальные недостатки.

Яковлев не остановился на достигнутом. Он сразу же выпустил следующее исследование, «Приказ сбора ратных людей», общим объемом 45 печатных листов. Посвященная приказу, основной задачей которого являлся набор людей и сбор денежных средств на нужды обороны южных границ государства, работа тематически являлась продолжением предыдущей книги.

Центральной проблемой исследования было изучение эволюции податной системы Московского государства в XVII в. Приказ сбора ратных людей, просуществовавший с 1637 по 1653 г., рассматривался историком как этап развития этой системы.

В начале работы автор выказал свое понимание эволюции сошного письма. Он считал, что в сошном письме отразилось развитие московской государственной идеи. На основе посошного обложения правительство стремилось провести унификацию взимания сборов по всему государству, тем самым отбросив пережитки удельного периода. Второй идеей, вложенной правительственным аппаратом в эту систему, было «отбывание некоторых повинностей на основании обязательной территориальной разверстки». Наконец, третьей – «идея централизации всех финансовых расчетов в Москве»[761].

В сошном письме, по мнению автора, выражалась идея неограниченного суверенитета государя над его подданными. Московские порядки, вышедшие из вотчинного режима, посредством унифицированного обложения стремились проникнуть во все сферы жизни, установить власть московского царя над финансовыми потоками страны[762]. Несмотря на это стремление, сошное письмо не смогло окончательно привнести в московскую финансовую систему единства. По мере переписи приходилось учитывать местные условия, частные ситуации. Кроме того, государство было вынуждено отдать перепись на откуп посредникам, что уменьшало контроль над местными служилыми корпорациями. «Являясь искусственно отчетливым и законченным в своих конечных замыкающих формулах, сошное письмо оставалось расплывчатым и патриархальным в фазисе подготовки этих своих формул – отсюда странная арифметическая неряшливость писцовых книг, допускающих зачастую откровенную несогласованность слагаемых с итогом»[763]. Таким образом, Яковлев в целом шел за Веселовским в своем понимании сошного письма, принимая концепцию «посильности обложения». Но в работе ученого прослеживается значительно больший акцент на идеологической составляющей сошного письма. То, что у Веселовского лишь неясно проскальзывает, у Яковлева показано очень рельефно.

Отчетливее, чем у Веселовского, Яковлевым было выражено понимание кризиса сошного письма. По его мнению, в основе этого лежит недовольство правящих кругов сложившейся системой: «Кризис этот подготовлялся с двух сторон. Обряд сошного письма стеснял правительственную власть и раздражал влиятельные группы служилого класса»[764]. Более того, динамизм развития Московского государства в XVII в. требовал более «мобильной» налоговой системы, в то время как сошное письмо из-за своей сложности было «слишком тяжеловесно и неповоротливо». Как утверждал Бахрушин, Яковлев значительно проще и изящнее решил проблему кризиса сошного письма, чем это сделал Веселовский[765].

Интерес представляет сравнение Яковлева сошного письма с кадастровыми системами других стран и эпох. В первую очередь, он сопоставлял сошное письмо с налогами Римской империи. Правомерность сравнения историк объяснял «сходством условий» двух огромных многонациональных государственных образований[766]. В данном пассаже можно усмотреть и важную черту предреволюционной историографии: популярность концепции «круговорота истории». По ней исторические стадии развития общества неизбежно повторяются при появлении нового общественного организма в новом временно м континууме. Так феодализм, следуя этой теории, можно найти, например, в Древнем Египте. Такая идея, имеющая своими истоками философию истории Вико, была достаточно популярной в свое время, в особенности среди специалистов по всемирной истории, ее придерживался, в частности, Р.Ю. Виппер[767].

В дальнейшей части своего исследования Яковлев показал, что уездные служилые корпорации выказывали недовольство существовавшим сошным письмом, поскольку оно не учитывало их индивидуальные интересы при разверстке налогов, поэтому московское правительство пошло на эксперимент, реализованный в деятельности Приказа сбора ратных людей. Вместо расчета «по сохе» был применен расчет «по дворам». Яковлев считал, что именно в деятельности приказа мы впервые сталкиваемся с введением «дворового числа». Дворовое число было шагом вперед на пути дальнейшей индивидуализации обложения, т. е. теперь обязательства перед государством строились с учетом положения отдельных плательщиков. В этом пункте Яковлев расходился с Веселовским, считавшим дворовое число следствием коллективизации обложения. Взамен государство окончательно сосредоточило в своих руках процедуру переписи повинностей, что позволило усилить государственный контроль над служилыми корпорациями. Таким образом, «податные формулы, развившиеся на основе дворового числа, были новой, более отчетливой и более законченной кристаллизацией государственной идеи – в этом их главное и основное значение»[768].

По Яковлеву, введение дворового числа привело к двум важным историческим последствиям. Во-первых, введение индивидуализации обложения в отношении служилых людей способствовало их юридическому выделению из остальной массы плательщиков, что «послужило важным средством его слияния в ту юридически однородную и цельную дворянскую массу, которая складывается у нас в XVIII в.»[769] Во-вторых, при переходе на индивидуализацию обложения произошло закрепление крепостнических тенденций в социально-экономическом развитии: «Государство обратилось к служилым людям с требованием: „вы отвечаете каждый порознь за податную исправность ваших крестьян“, а служилый люд ответил на это: „но тогда и обеспечьте за нами наших крестьян, поскольку это зависит от вас“»[770].

В исследовании Яковлева есть несколько любопытных наблюдений над ментальными аспектами законодательной политики в Московском царстве. Он отметил, что в законодательной деятельности того времени не хватало абстрактного мышления, у людей отсутствовало стремление мыслить отвлеченными юридическими формулами. «Такой характер логики сильно мешал широте кругозора и отчетливости умозаключений. Расчетливые на мелочи, всегда крепко себе на уме древнерусские люди не понимали и боялись крупной игры, не соображали части целого и общей связи, запускали и прозевывали то, чем должны были дорожить»[771].

Таким образом, на частном примере деятельности Приказа сбора ратных людей историк представил подробную картину эволюции не только финансовой политики, но и всего социально-экономического развития Московского царства.

Публикация обеих монографий стала важным событием для отечественной исторической науки. Поскольку первоначально это были части единого исследования, то мы вправе рассмотреть их как единый комплекс. В них проявились многие черты, свойственные новому поколению московских историков (Ю.В. Готье,