частных особенностей, свойственных каждому местному историческому процессу»[687], – утверждал исследователь. Здесь прослеживается отказ историка от концепции «особого пути истории России» и признание ее частью мирового исторического процесса. При этом Готье принял понимание всемирной истории как истории «мировой» и «местной», свойственное его учителю Ключевскому[688].

Появление землевладения историк увязывал с переходом к оседлому быту, потребовавшему оформления постоянного владения землей[689].

Происхождение частной собственности на землю лектор связывал с «появлением сильных людей, устанавливающих свою власть над первоначально свободными группами равноправных людей»[690]. В этом Готье следовал за популярными в конце XIX – начале XX в. историко-социо-логическими теориями выдающегося русского мыслителя М.М. Ковалевского, также отдававшего пальму первенства в появлении общественной дифференциации психическому воздействию выдающихся личностей на массы[691].

В дальнейшем, с развитием государственных отношений, право на земельные раздачи концентрируется в руках государства, которое использует их как награду за службу. Стоит отметить, что нарисованная картина, по сути, является изображением феодального землевладения, хотя сам Готье данный термин не использует. Историк, судя по всему, признавал наличие феодального периода русской истории. По мере развития общества и формирования капиталистической собственности «происходит раскрепощение земли и земледельца из под власти привилегированных групп»[692]. Право на землю становится достоянием всех.

Обозначив общую схему развития землевладения, Готье перешел к разбору земельного строя Киевской Руси. Нарисованная им картина социально-экономического устройства в целом повторяла торгово-городовую теорию Ключевского. В центре анализа землевладения данного периода историк поставил вервь. В его понимании вервь – это, безусловно, община. Мнение, конечно, не ново, но далее Готье выдвигает интересное предположение, что, возможно, верховным собственником общинной земли была не сама вервь, а князь. Здесь можно увидеть зародыш концепции так называемого «государственного феодализма», нашедшей развитие в трудах Л.В. Черепнина, О.М. Рапова и др. Впрочем, ряд не менее авторитетных исследователей эту теорию отрицают[693].

Тем не менее Готье не абсолютизировал роли княжеского землевладения. Наравне с княжескими землями он указывал на земли купцов, старцев градских, наконец, бояр, а впоследствии и монастырей. Земельные владения крупных собственников достаточно быстро, по мнению автора, поглотили участки свободных владельцев[694], которые искали военной и экономической защиты у более сильных.

Анализируя строй западной Руси в составе Русско-Литовского государства в XIII–XVI вв., Готье признавал федеративный характер этого образования. В отношениях между князем и крупными землевладельцами исследователь находил много черт, напоминавших феодализм. Но в то же время автор проявил осторожность и нигде не указал прямо на наличие феодальных порядков ни на Руси, ни в Русско-Литовском государстве, хотя он и отметил многие черты, указывающие на феодализм. Видимо, признавая выводы многих сторонников наличия феодализма в русской и литовской истории (в частности, Н.П. Павлова-Сильванского и М.К. Любавского), он не мог порвать с традицией более старших представителей исторического сообщества, например, Ключевского, отрицавшего феодализм в русской истории. Готье осторожничал, несмотря на то что крупнейший специалист в области истории Литвы, М.К. Любавский, прямо признавал феодальную структуру русско-литовского общества[695]. В традициях Московской школы большую роль в развитии землевладения в Литве историк отводил колонизационным процессам, приведшим к разрыву родовых отношений[696]. Большое влияние на систему землевладения в Литве оказывали Польша и Германия.

В формировании земельного строя Северной и Северо-Восточной Руси большую роль автор отводил колонизации. «Сначала были плотно заняты места, где уже и ранее существовало славянское население: край близь Владимира и Суздаля… вслед за тем стали заселяться лесистые местности нынешней Московской губернии, а с другой стороны, русское население постепенно спускалось по Волге и по нижнему течению Оки… Наконец, русское население подвигалось мало-помалу на северо-восток за Волгу; эта последняя колонизационная волна, продолжавшаяся непрерывно в течение XIII, XIV и XV столетий, сливалась в бассейне Ледовитого океана с такой же колонизационной волной, шедшей из Новгорода»[697], – писал историк.

На новых землях вновь установились порядки, свойственные еще Киевской Руси. Но власть князя стала ощутимее. Одновременно с этим шел процесс развития вотчинного землевладения, пополнение которого проходило за счет пожалований князя[698]. Историк в подробностях описывает социальные отношения внутри вотчины. Он считал, что, жалуя вотчину, князь делегировал владельцу не только право собственности на землю, но и часть «своей державной власти»[699]. Власть вотчинника сочетала в себе элементы частного и государственного права. К XVI в. историк отметил высокий уровень мобильности вотчинных земель, переходивших из рук в руки и тем самым уходивших от повинностей. Это было весьма опасно для государственной казны, вынудив государство принять чрезвычайные меры. Такими мерами стала опричнина, окончательно сломавшая систему старинного княжеского землевладения[700]. Таким образом, в трактовке опричнины Готье ушел от представлений Ключевского о ее бесцельности[701], став ближе к точке зрения С.Ф. Платонова о том, что опричнина была направлена на борьбу с пережитками уездного времени[702].

Значительное распространение получило и церковное землевладение. Автор выделил три источника ее развития: 1) пожалования князей; 2) частные пожалования и 3) колонизационная деятельность монастырей[703].

С образованием Московского государства сформировались условия для дальнейшего развития землевладения. Историк, следуя сложившимся представлениям, считал, что существенную роль в эволюции социального строя сыграла необходимость содержать значительную боеспособную армию для обороны границ. Он писал, что после стояния на Угре татарское иго не закончилось, а превратилось в череду постоянных набегов на Русь. Кроме татарской угрозы приходилось воевать с литовцами и поляками[704]. Отсюда и возникла поместная система. Кроме этого, большую роль продолжала играть колонизация, направившаяся теперь на южные земли. Готье подчеркивал приоритет вольной колонизации, и лишь за ней, с его точки зрения, следовала правительственная. Таким образом, историк встал на точку зрения, характерную для младших историков-москвичей, отдававших приоритет вольным колонизационным процессам. В то же время более старшие коллеги (в частности, М.К. Любавский) придерживались точки зрения, что правительство направляло усилия русских колонистов (см. выше). В этой дискуссии можно усмотреть тот историографический факт, что младшие представители Московской школы в большей степени, нежели старшие, отмежевались от концептуальных идей государственной школы. Для них государство часто не играло доминирующей роли в русской истории. Немаловажно указать и на эволюцию взглядов самого Готье, скорректировавшего свою точку зрения относительно приоритета вольной и правительственной колонизации. Если ранее он отдавал предпочтение последней, то теперь присоединился к точке зрения тех историков, которые подчеркивали приоритет вольной колонизации.

Значительные изменения в систему землевладения внесла Смута. Готье указал на «сильную дезорганизацию» служилого землевладения в результате социально-экономического кризиса. В этих условиях вотчины оказались более подготовленными к трудностям, но и им не удалось нивелировать последствия кризисов. Следствием