– Правильная позиция, – одобрила я и увидела, что в дверьвходят Маня и Аркадий.

Вечером ко мне в спальню явилась Машка и, плюхнувшись накровать, спросила:

– Мусечка, мы ведь очень богаты?

– Смотря с кем сравнивать. Если с Биллом Гейтсом…

– Муся, я серьезно!

– Давай скажем так: у нас есть средства, чтобы ни в чем себене отказывать в разумных пределах.

– Это как?

– Ну, если Зайка, например, захочет коллекционироватьраритетные, многокаратные камни, а я начну прикуривать от стодолларовыхбумажек, нашего капитала надолго не хватит.

Маруся стала заплетать из бахромы пледа косички.

– Скажи, если вынуть со счета двести тысяч долларов, мыразоримся?

– Нет, но это очень большая сумма, зачем тебе такая?

Маруська оставила плед в покое.

– Я теоретически интересуюсь. Мы снимали со счетакогда-нибудь столько?

Я задумалась.

– Когда дом строили, естественно, все время запускали тударуку и в конечном итоге потратили больше, чем двести тысяч, но единовременно небрали никогда.

Маруська втянула на кровать Хучика и, пощипывая его зажирные складки, спросила:

– А чьи деньги?

– Наши, общие, – улыбнулась я.

– И мои?

– Конечно. У тебя же есть кредитная карточка, хотя Аркашкепотребовалось предпринять кое-какие шаги, чтобы ее выдали несовершеннолетнейсестре. Покупая что-либо в магазине и расплачиваясь карточкой, ты…

– Я никогда не беру много денег, – прошептала Маруська, –неудобно как-то.

Я прижала дочь к себе.

– Трать, пожалуйста, деньги на то и существуют, чтобыпускать их на ветер. Тебе хочется что-то дорогое, и ты не решаешься приобрести?Ну-ка, признайся, присмотрела колечко? Или часики?

Маня покачала головой.

– Скажи, Мусик, а сколько мы дали Вале Ереминой, когда у неезаболела дочь?

– Ты помнишь об этой истории? – удивилась я.

Когда трехлетняя девочка Валентины заболела раком крови, мыподарили Ереминой деньги на операцию. Валя увезла Олесю в Чикаго, где ребенкавылечили.

– Помню не только это, но даже то, как я жила у Гены и этой…женщины.

– Что ты, Маня, когда Гена и твоя родная мать уехали вАмерику, тебе исполнилось всего несколько месяцев!

– Все равно! – упорствовала Маруська. – Хочешь, их комнатуопишу. Темная, огромная, со здоровенным диваном! Кстати, почему мой отец ниразу не появлялся?

Я разозлилась на Генку. Вот противный мужик! Явился к намбез приглашения, взбудоражил ребенка. Маня никогда раньше не задавала вопросово своих родителях. Нет, конечно, она знает правду. Я считаю, что люди, нерассказывающие приемным детям истину, очень рискуют. Всегда найдутся «добрые»дяденьки и тетеньки, которые с радостью сообщат ребенку, что он не родной умамы.

Но Маня считала матерью меня, Аркадия братом и до сих поржила вполне счастливо, пока не объявился Генка, живое напоминание о давнопогребенном прошлом.

– Манечка, – как можно более ласково сказала я, – вряд лиродные мать и брат любили бы тебя больше, чем мы. Ты – наше солнышко.

– Похоже, Ренате было наплевать на всех, – сказала Маня ипошла к двери.

На пороге она обернулась:

– Так сколько мы дали Вале Ереминой?

– Сто тысяч.

– Долларов?

– Да.

– Она их вернула?

– Манечка, Вале неоткуда взять такие деньги.

– И ты никогда не жалела, что они пропали?

– В других обстоятельствах меня, скорей всего, задушила быжаба, – честно призналась я, – но речь шла о жизни ребенка.

Внезапно Маша повеселела.

– Да, ты права! Когда кто-то болеет или инвалид… Ему надопомочь!

С этими словами она выскользнула за дверь. Я откинулась наподушку. От разговора остался неприятный осадок, и на душе скребли кошки.

Утром меня разбудил бодрый голос:

– Дети, в школу поднимайтесь, петушок пропел давно.

Не поняв спросонья, кто вошел в спальню, я пробормотала:

– Маня, уйди, еще полчасика полежу.

– Вставай, счастье проспишь, – настаивал голос.

Я рывком села и только потом открыла глаза. Залитый лучамискудного февральского солнца, глядя на меня, ухмылялся Генка. Я схватила одеялои натянула его на голые плечи.

– Меня можешь не стесняться, – засмеялся бывший муж, – явидел тебя в разных видах. Кстати, ты прекрасно сохранилась, больше тридцатипяти не дать.

– Спасибо, – буркнула я, нашаривая левой рукой халат.

Генка, продолжая улыбаться, подал мне пеньюар. Если выдумаете, что он отвернулся, когда я, придерживая зубами одеяло, всовывала рукив рукава, то ошибаетесь.

– У тебя даже целлюлита нет, – констатировал он, – большаяредкость для бабы.

– Просто я не набрала лишний вес.

– Как человек с медицинским образованием могу заверить, чтоцеллюлит сплошь и рядом встречается и у худышек, – заявил Гена.

Я затянула пояс.

– Говори, зачем явился? Ведь не о жировых складкахбеседовать?

– А ты все такая же, – покачал головой Гена, – не меняешьсяс годами. Впрочем, и я остался прежним. Помнишь, как нам было хорошо вместе?

Сказав последнюю фразу, бывший супруг шагнул ко мне, яюркнула к окну и схватила тяжелую хрустальную вазу. Если он попытаетсянежничать, мигом опущу ее на намечающуюся лысину.

– Неужели нам нечего вспомнить? – настаивал Гена.

– Отчего же, – пожала я плечами и выставила перед собойвазу, – замечательно было! В особенности когда ты напивался до поросячьеговизга, тащил вещи из дома и отдавал их в рюмочной у метро за стакан дешевойводки.