Из длинного зала повелели выйти всем, простые воины остались за дверьми, негодуя по поводу пропущенного обеда, и через некоторое время за стол сели Бейнир, несколько его приближенных людей, включая Эгиля и Тинда, женщины, Тейт, пришлые франки, которых оказалось двое, и сам Мейнард.

Альвдис с любопытством разглядывала чужаков. Тот, что сел от Мейнарда по правую руку и держался так, будто в любой момент готов обнажить меч и порубить собравшихся, был очень хорош собой, даже по меркам северян: высокий, довольно молодой еще, светловолосый и яркий, словно первый весенний цветок на лугу. Наверняка пользуется вниманием женщин… Второй же оказался словно его уродливым отражением: давний шрам пересекал его лицо, заросшее клочковатой бородой, задевал уголок рта и правый глаз, чудом, видимо, оставшийся целым; от этого казалось, что чужак все время презрительно кривится. Он сидел, широко расставив локти, держа ладонь на рукояти огромного тесака. И все же, с гордостью подумала Альвдис, эти люди не шли ни в какое сравнение с воинами Бейнира.

— Ну, Мейнард Чужеземец, — хмуро сказал вождь, когда все расселись, — ты говоришь, что эти люди твои братья. Как-то они на тебя не похожи. — Ядовитости в его словах было хоть отбавляй.

— Они мои братья по оружию, — спокойно ответил Мейнард, хотя Альвдис, уже достаточно хорошо изучившая его, видела, как он насторожен. — Моя бывшая дружина. Это, — он указал на блондина справа, и тот посмотрел угрюмо, явно не понимая норвежского языка, — мой верный помощник Флавьен. Он служил мне, как ты, Тинд, служишь Бейниру. Ну, а это, — тут он показал на отмеченного шрамом, — Ашиль Кривой, и он вроде тебя, Эгиль, не раз прикрывал мою спину. Им обоим я доверял, как ты своим людям веришь.

— Что они здесь делают и отчего пришли с огнем и мечом?

— Я не знаю, хотя догадываюсь. Позволь мне теперь у них спокойно спросить.

— Спрашивай, — разрешил Бейнир.

Франки заговорили на своем языке; Альвдис ещё мало его знала, чтобы понять, о чем они беседуют, да и речь оказалась слишком быстрой. Тот, кого Мейнард назвал Ашилем Кривым, больше отмалчивался, а вот Флавьен говорил быстро и много, и Бейнир, которому это вскоре надоело, рявкнул:

— Переведи!

Мейнард тяжко вздохнул.

— Я был прав. Они искали меня, так им было велено. Они сначала отправились в Англию, где нашли монастырь, и выжившие указали на тебя, Бейнир Мохнатый. Сказали, что ты меня пленил, и скорее всего, сделаешь рабом. Потом они искали твое поселение и вот сейчас нашли. Думали, ты давно меня сгноил в какой-то яме… А Флавьен и другие подобного не прощают, — тут он слегка улыбнулся, — как и ты не простил бы.

— Не равняй меня с ними! — проворчал Бейнир. Он досадовал, что подраться, видимо, сегодня не выйдет, и готов был препираться до последнего. — Скажи наконец, кто ты такой, что за тобой прислали целый корабль воинов? Мы что, франкского короля в плен взяли?

— Нет, — усмехнулся Мейнард, — я не король. Но одного из них я очень хорошо знаю.

— Ты что же, с ними беседы намерен вести? — Флавьен, и в прежние времена весьма разговорчивый, похоже, все эти годы лишь совершенствовал навык. — Это грязные северяне, чего с них взять! Распрощаемся да поехали, коль драться за тебя не нужно.

— Я тебе все расскажу позже, — осадил его Мейнард, — и сейчас на местном языке им объясню. Это объяснение я им давно должен.

— Вот как наяву вижу я тебя прежнего, — пробурчал Флавьен, однако больше пока с предложениями не влезал. Ашиль, тот и вовсе многословием не отличался. Мейнард посмотрел на Бейнира, перевел взгляд с него на Альвдис… Да, не хотел он нарушать заведенный ритуал, но кто же знал, что эти ретивые воины заявятся сюда и попробуют отомстить за, по их мнению, павшего товарища!

— Позволь, я начну издалека, досточтимый Бейнир и вы, другие слушатели. — Мейнард положил ладони на столешницу. — Мой отец служил франкскому императору Людовику Благочестивому — не знаю, слыхали ли вы о таком?

— Да, слышали, — кивнул вождь.

— Однажды мой отец закрыл его собою от стрелы, когда чернь решила напасть на короля во время праздничного шествия в Париже. За это Людовик щедро наградил его золотом, пожаловал звание и землю неподалеку от Парижа. Так себе была земля, — вздохнул он. — То речушка, то овраг, то леса клочок… впрочем, на лес мы не жаловались, дичи там было хоть отбавляй. Дом построили, отец мне воспитание дал, как полагается, все-таки мы теперь были мелкая, а знать, де Брюйеры. Отец продолжал верно служить императору, а когда я подрос, меня определили в оруженосцы одному из его сыновей — тому, что сейчас зовется Людовиком Немецким, или Баварским, по имени земель, которыми владеет. С ним мы стали дружны, он меня старше, но ненамного. Он мне всегда нравился, из других сыновей Благочестивого короля — больше всех. Вместе учились воинскому искусству, вместе побеждали наши соломенные чучела, и в первый поход отправились вместе. — Только вот Людовик не владел тем, чем владел Мейнард. Впрочем, эту тему легко удастся обойти. Северянам достаточно рассказов о простых военных подвигах. — Так я стал его приближенным. Мне, в отличие от многих других, кто вертелся около трона, не нужны были дополнительные почести или же слава, я бился за сына своего короля и потому был счастлив. Мне нравилась война. — Тут он посмотрел на Альвдис. — Тогда нравилась больше всего на свете. Это благородное дело, как считает и твой народ, Бейнир.

— Все так, — согласился Мохнатый, — и я отдаю за тебя дочь, потому что ты воин. Хотя теперь…

— О свадьбе поговорим позже, — поднял руку Мейнард, — а сейчас дай мне рассказать то, что ты хочешь услышать. Отец даровал сыновьям обширные земли, однако облеченные властью нечасто бывают довольны, и между детьми Благочестивого редко царило согласие. Кроме Людовика Немецкого, моего сюзерена, их трое: еще два сына, Пипин и Лотарь, рожденные в первом браке с императрицей Ирменгардой, и от императрицы Юдифи Баварской — сын Карл. Все они, кроме разве что Карла, который в ту поры был ещё слишком мал, желали иметь как можно больше земли под своим правлением, а отец недостаточно твердо управлял ими, чтобы пресечь эти ссоры в зародыше. Императрица Юдифь защищала права своего сына так яросно, что приводила первых сыновей в неистовство. Потому дело для меня и моей дружины находилось всегда. Мы участвовали в больших битвах, в мелких стычках, усмиряли бунты — а крестьяне, чьи поля кровь заливала чаще, чем дождь, не всегда таким положением дел довольны. Но кто станет всерьез слушать крестьянина, пусть он и возьмется за вилы? Это легкая добыча была для таких, как мы. — Мейнард поморщился. — Теперь я этого стыжусь.

Бейнир, однако, с ним не согласился:

— Брать свою добычу и усмирять недовольных — это деяния доблестного мужа! О чем ты говоришь?

— Пусть так, я рад, что для тебя это доблесть. А я вот в какой-то момент перестал так считать. Слишком многое на меня налипло, слишком много смертей повидал. Когда это случается с тобой каждый день, когда в своем доме ты появляешься лишь затем, чтоб смыть грязь и кровь, а потом снова уезжаешь на битву… Чаша терпения Бога может и переполниться. — Он не стал говорить о том, как именно она переполнилась на самом деле, как вывернулся его дар против него. — Мой король старался оставаться благородным человеком. Хоть и делил вечно власть со своими братьями, однако они не гнушались принимать не слишком красивые решения… Как только ни старались они ослабить противников! Могли взять брата в плен, могли вступить в сговор друг против друга. Фигуры живых людей переставлялись, как фигурки в… — тут он не нашел нужного слова — не знал, как на норвежском сказать «шахматы», — в игре на доске. И честь, совесть, благородство — об этом забывалось, не говоря уже о справедливости. О ней мало кто слышал в окружении королей, хотя слово это произносилось часто. Шли годы, и я понимал, что люблю своего сюзерена, однако политика — не моя стезя. Все эти хитрости, удары из-под полы, заслужить одобрение одного, польстить другому… Я этим не занимался, я лишь верно служил Людовику Немецкому, был его псом, если угодно, которого часто спускали с цепи. И случалось так, что Людовик велел мне казнить предателя, засевшего в своем замке, я приезжал и исполнял приказ — а потом оказывалось, что это навет, не предатель вовсе.