На том и порешили.

После этого девушке полагалось уйти и готовиться к завтрашнему дню; Далла вызвалась пойти с нею, так тоже полагалось, чтобы дать наставления. Уходя, Альвдис жалобно оглянулась на Мейнарда, и тот ответил еле заметным жестом.

Когда оказались в спальне Альвдис, мачеха задумчиво сказала:

— Не ожидала я такого…

— Спасибо тебе, — поблагодарила ее девушка, — я не думала, что ты так поддержишь меня.

— Потому что мы с тобой никогда не пытались друг друга понять. Так? — Далла присела на кровать, сложила руки на коленях. Сейчас она вовсе не выглядела высокомерной. — Бейнир любил твою матушку, Альвдис, очень любил. И когда он взял меня в жены, я боялась, что ты станешь напоминать ему об этом, и он будет жалеть о ее гибели больше, чем жалел… Но так не случилось. Я была строга к тебе, потому что так я понимаю воспитание. И это не худший путь, как я думаю. Но у тебя благородное и смелое сердце, и я рада, что ты тоже полюбила.

Альвдис присела рядом с ней.

— Теперь ты знаешь, какой это страх и какое счастье, — продолжала Далла. — Ты еще научишься бояться по-другому. Когда он уходит, и ты не знаешь, вернется ли. Когда он учит вашего сына держать меч, и ты понимаешь: однажды твой мальчик выйдет на поле боя и, может, там падет. Пока сама не увидишь этого, не осознаешь так остро. Но ты знаешь, что твой супруг тоже боится, когда уходит, — боится никогда больше тебя не увидеть, и так рад, когда ты ждешь его на причале. Понимаешь, о чем я говорю?

Альвдис кивнула. Она многое хотела сказать мачехе, но не знала, примет ли это Далла сейчас. Та, по всей видимости, уже если не пожалела о приступе откровенности, то не пожелала сейчас продолжать этот разговор.

— Хорошо. А теперь давай подумаем, какое платье ты наденешь завтра.

Уже когда сгущались сумерки, в окно Альвдис постучал Сайф. Она выглянула, радуясь, что друг снова здесь. Сарацин за столом переговоров не сидел, однако она не сомневалась: за обширные познания Мейнарда в этой области благодарить нужно именно его, и еще, по всей видимости, рыжеволосого дружинника, который теперь был главным среди воинов соседа.

— Госпожа, Мейнард велел передать, что ждет вас внизу, у причала.

— Иду. Спасибо тебе, Сайф.

— Я всегда рад служить вам.

Альвдис быстро расчесала волосы, пока еще свободные, и вышла из комнаты. В зале продолжался пир, однако воинам не было никакого дела до девушки: они уже перешли к похвальбам и клятвам, и повод, который сегодня был озвучен для праздника, забылся. Завтра утром его вспомнят, а сегодня это уже не имеет значения.

Встречные радостно поздравляли Альвдис, кое-кто подшучивал над нею, но по-доброму. Хотя помолвка оказалась для всех неожиданностью, никто не посмел бросить косой взгляд. Альвдис снова восхитилась способностью Мейнарда превращать людей в если не друзей, то в благожелательно настроенных. Будь на его месте кто-то другой, Бейнир бы даже слушать его не стал, а соседи перешептывались бы года два, не меньше. Но Мейнард… Его франкское колдовство явно включает не только умение убивать, разворачивая крылья. Кстати, нужно спросить жениха об этом.

Она его и правда отыскала неподалеку от кнорра, на котором возились люди, укладывали парус. Мейнард за ними не наблюдал, для того имелся тот самый рыжеволосый Рэв, покачивавшийся от выпитого вина, но дело свое знавший. Франк стоял на каменистом берегу, скрестив руки на груди, и смотрел на спокойную сегодня воду фьорда. С наступлением весны она вновь приобрела темный синий цвет.

Набегавшая волна лизала гальку почти у самых сапог Мейнарда, откатываясь назад с еле слышным шорохом. Альвдис остановилась рядом, и Мейнард взял ее за руку.

— Хорошо, что ты пришла.

— Как я могла не прийти? Я хочу услышать ответы.

— Все сразу? — Он поморщился. Мейнард на переговорах за высоким столом пил немного, потому выглядел как обычно. — Боюсь, это долгий рассказ.

— Пойдем, — Альвдис потянула его в сторону от причала. — Далеко уходить не станем, будем на виду. Но я не хочу, чтобы другие нас слышали.

Они отошли шагов на двести, и Альвдис присела на большой камень; Мейнард опустился рядом, не выпуская ее ладонь их своих.

— Почему ты не сказал мне? — спросила девушка сразу. — Все это время я думала, что ты монах, и терзалась, не зная, смогу ли быть с тобою. Хотя мне очень хотелось.

— Тому имелось много причин. И одна из них как раз та, что я не хотел тебя огорчать, если… если бы не решился.

— Но ты говоришь, что любишь меня. Это так?

— Это самая прекрасная правда, которую я когда-либо произносил. — Мейнард взял ее за подбородок, повернул ее лицо к себе. — Да, Альвдис. Я полюбил тебя.

— А я тебя, — ответила она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Казалось бы, смеяться надо, а не плакать, а вот поди ж ты…

Мейнард легко прикоснулся к ее губам своими и тут же отодвинулся.

— Скоро мы станем мужем и женой, и тогда никто не посмеет отнять тебя у меня, а пока не станем гневить твоего отца и целоваться на глазах у всей деревни, — весело заметил он. — Так вот, я не дал ответа на твой вопрос. Именно потому, что ты стала мне дорога, я не хотел огорчать тебя больше, чем необходимо. Какое-то время после освобождения я все ещё думал, что уеду. Все-таки я нездешний, да и Бог… Я не давал обетов, Альвдис, но в монастырь пришел не просто так. На мне было много грехов.

— Каких? Что ты сделал?

— Вот это уже история совсем длинная. Обещаю тебе рассказать, только после того, как нас объявят супругами. И не потому, что боюсь — вдруг ты откажешься быть моей. Для тебя, для твоего народа то, что я делал, считается подвигами. Я много убивал, Альвдис, и в какой-то момент это переполнило чашу моего собственного терпения, понятий о чести, о совести, о той самой справедливости, которую так любит поминать твой отец… Убивал не только руками — даром. И пусть я с ним родился и он для этого предназначен, я переступил черту. Я больше не смог быть таким и ушел в монастырь. Не просто так, поверь. Но я не желаю омрачать эти дни воспоминаниями. Они в прошлом, где им и надлежит быть. Потом я расскажу тебе об этом, чтобы ты поняла, как я стал таким и что вижу во сне по ночам. Пока я еще… не могу.

— Хорошо, — кивнула Альвдис, — ты скажешь мне, когда захочешь. Я верю тебе. Ты ведь держишь свои обещания, я знаю.

— Так и есть. В общем, я не желал тебя огорчать сильнее, чем можно. И потому попросил у тебя времени, чтобы убедиться: я именно так хочу решить, ни Бог, ни совесть не против этого. Я все ещё на Йоль обдумал, но выждал, укрепился в своем решении. И не жалею о нем, и никогда жалеть не стану.

— Все равно тебе тяжело отречься от своего Бога…

— Нет, — Мейнард покачал головой, — теперь уже нет. И сейчас я не думаю, что это отречение. Нет во мне ни гнева, ни разочарования больше, ни отчаянной мольбы. Просто… пустота, в которую войдет нечто иное — твоя вера, твои законы и боги. Я сейчас словно порожний сосуд, из которого яд выплеснули, ополоснули, а новое пока не влили. Это ненадолго. — Он поцеловал ей ладонь. Прикосновение губ было сухим и горячим. — Всего две недели подождать, и мы будем, как у вас говорят, пить свадьбу, а потом я отведу тебя в свой дом.