— Прости, что не предупредил о приезде, достойнейший Бейнир, — извинился Мейнард, кланяясь сначала Мохнатому, а потом его семье. — Нехорошо так заявляться в гости, но я решил, что ты меня примешь.

— Ты хитер, чужеземец — прибыл прямо к обеду, — захохотал Бейнир. — Идем к столу. Эй, Эгиль, вели достать вино!

— Вино достать хорошо, но позже, — внезапно отказался Мейнард, — вначале мне нужно побеседовать с тобой, с почтенной Даллой и твоей дочерью Альвдис. Так, чтобы никто не слышал.

Бейнир нахмурился.

— Что-то произошло?

— Пока нет, — отвечал Мейнард, — но, надеюсь, произойдет в скором времени. — Он кинул быстрый взгляд на Авльдис, однако больше никаких ей подсказок не дал. Мужчины пошли к дому, женщины — за ними.

Далла тоже выглядела озадаченной.

— Что от нас хочет франк?

— Я думаю, он решил уехать, — пробормотала Альвдис.

— Отчего ты так подумала? — повернулась к ней мачеха.

— Он говорил на Йоль. Мы были вместе, и он сказал, что не знает пока, уедет или останется. — Альвдис глубоко вздохнула и высоко подняла голову: чтобы там ни случилось, она при отце и мачехе ни слезинки не проронит. Если Мейнард сейчас скажет, что уезжает, она лишь пожелает ему доброго пути. — Он ведь монах, Далла, а это для него важно.

— Как странно — мне казалось, что он всегда был здесь, — проговорила мачеха задумчиво, — а ведь всего полгода прошло или около того… Никогда бы не подумала, что чужеземец станет нашим добрым соседом, да ещё мы его примем, почти как своего. — Она оглянулась на корабль. — Смотри-ка, его и на кнорр пустили…

— Вряд ли Мейнард им командовал. Он не моряк, я знаю.

Далла пригляделась к ней повнимательнее.

— Я смотрю, ты многое о нем знаешь.

— Он учил меня своему языку и ходил со мной в лес. Мы говорили. Кое-что мне известно.

В длинном зале Бейнир все-таки велел принести вина, чтобы прибывшие, среди которых Альвдис заметила Сайфа, наелись и напились от души, а сам предложил пойти в его и Даллы спальню. Это была просторная комната, куда никто без приглашения не сунется, и можно спокойно поговорить. Тут не только было накрытое звериными шкурами ложе, но и стол, и лавки, и кресло для вождя: Бейнир иногда любит тут посидеть, только лишь в обществе жены и детей. Из спальни выгнали вышивальщиц, которые тут обосновались, как обычно, и закрыли дверь. Вождь пригласил садиться, однако Мейнард покачал головой.

— Я постою, если ты не против, дорогой сосед. Кое-какие слова нужно произносить стоя, а не развалившись на лавке.

— Ну-ну, — заинтересованно сказал Бейнир, — ты сумел вызвать мое любопытство, франк. Я тебя слушаю.

Альвдис стояла рядом с отцом, смиренно опустив руки, борясь с желанием по привычке сцепить их за спиной. Мейнард был напротив — еще красивей, чем она его помнила, и еще дальше.

— Хорошо. — Он снова поклонился и достал из мешочка на поясе вещь, которую Альвдис сразу узнала. — Зимой твоя дочь дала мне это свое кольцо.

— Я думала, ты его потеряла, — шепнула удивленная Далла. Девушка покачала головой, не отрывая взгляда от Мейнарда.

— Так вот, я хочу его возвратить.

Альвдис показалось, что ей за шиворот вывернули ведро снега. «Если оно разонравится тебе, возвратишь весной», — так она сказала Мейнарду тогда. И теперь он это делает.

Все было напрасно — долгое ожидание, робкие надежды, оказавшиеся такими глупыми. Вот что влюбленность делает с головой — разум отключает. Неожиданно Альвдис сильно разозлилась. Она протянула ладонь, и Мейнард положил на нее кольцо, все еще хранившее тепло. Альвдис решительно надела его на палец. Она гордая девушка, и она не покажет, как сильно огорчена.

— Так вот, достойнейший Бейнир, — продолжал франк, сохраняя серьезность, хотя глаза у него были жаркие и сумасшедшие, — я вернул кольцо не потому, что не оценил дара, и не потому, что оно мне надоело. Просто, оказывается, я жаден. Чего только про себя не узнаешь. Мне мало одного кольца — я хочу то, что в нем.

До Альвдис не сразу дошло, о чем Мейнард говорит. А когда она поняла…

— Проще говоря, отдай за меня свою дочь, Бейнир Мохнатый, — закончил Мейнард.

Повисла такая тишина, что стало слышно, как орут за стеной дружинники. Видно, вино уже откупорили.

Бейнир издал короткий смешок.

— Ты, чужеземец, без меры храбр. Сначала ты работаешь и живешь тут, потом шутя убиваешь десяток хороших воинов, потом живешь на соседней земле, как мой сосед, и ведешь себя так, будто в том нет ничего особенного. Ладно, с этим я смирился и даже позабавился, но теперь ты переступил черту. Вот так прийти ко мне и потребовать мою единственную дочь! Да ещё не зная, ответит ли она согласием!

— Погоди, отец, — Альвдис старалась, чтобы голос не дрожал, и ей это удалось. Она сделала шаг вперед, глядя в колдовские глаза Мейнарда. Он не отводил взгляда. — Не это вначале следует решать. Как ты можешь вообще меня просить, франк, если ты дал клятву своему Богу, дал обет, который тебя навеки делает Его рабом? Мой отец освободил тебя из рабства, но есть тот, кому ты будешь принадлежать всегда. И это правда. Мне говорили, что это до смерти, нерушимо — если ты монах, так монахом и останешься. Разве это не так?

— Все так, — согласился Мейнард. — Только я не монах, госпожа.

— К…как? — выдавила окончательно запутавшаяся Альвдис. Таких слов она не ожидала.

— Вот так, — развел руками Мейнард, — я постриг так и не принял. В монастырь приехал замаливать грехи, но счел себя недостойным, и, хотя отец-настоятель предлагал мне сделаться монахом, я решил, что повременю. Сначала, думал, пусть Бог заговорит со мной. Ну, гордыня, что уж тут… Так и жил там много лет.

— Но ты ведь носил их тряпье! — прорычал Бейнир. — Я помню. Как оно там называется…

— Ряса, — любезно подсказал Мейнард. В языке северян такого слова не имелось, и потому пояснения оказалось совершенно бессмысленными, так как сказал Мейнард по-франкски. — Одежда тех, кто принадлежит Богу. Носил, ее и деревянные сандалии на веревках, да только я был даже не послушником. Мне позволили так жить, я денег монастырю пожертвовал. Но Бог в плен меня не взял, не так, как ты думала, госпожа.

— Почему ты не сказал сразу? — прошептала Альвдис.

— Я потом тебе отвечу, — так же негромко сказал ей Мейнард, — потом — обязательно… Ну что, Бейнир Мохнатый, теперь как?

— Да я скорее свой шлем сожру несоленым, чем позволю своей дочери стать христианкой! — взревел Бейнир, словно медведь. Альвдис понимала, что отец растерян и не знает, как отвечать теперь. — Чтобы она молилась деревянному кресту и отбивала поклоны. Тьфу! Никогда такому не бывать!

— Кто же говорит, что свадьбу будем играть по христианскому обряду? — усмехнулся Мейнард. — Ты видишь тут священника? А церковь? Я — нет, и на много миль в округе мы такого не найдем. Нет, Бейнир Мохнатый, тут твоя земля, ее земля, — он указал на Альвдис, — и если я хочу здесь остаться и жить, если тут будут расти мои дети, я приму веру этой земли. Так будет справедливо. Ты сам справедливый человек и понимаешь, что я говорю дело. Если станем мужем и женой, то в священной роще, под взглядами Одина, Тора и Фрейра. Как тебе такое предложение?