Кира попыталась отстраниться от щекочущих разрядов, бьющих между ладонью Тараса и ее кожей. Заставила себя представить, как по подъездной дорожке, ярко освещенной фонарями, мчится скорая с мигалкой. К ней выбегают санитары в синих костюмах, распахивают двери, тащат на себя каталку дальше, в ослепительно белый коридор приемного покоя. А там чистота, плитка и врачебная суета. Сюда поступают больные со скорой, там – травмпункт. А выше – палаты. Хирургическое отделение. Педиатрия. Травматология. Онкологическое отделение. Кардиология. И люди-люди-люди. Бегают, заполняют карточки, плачут от боли, радуются выписке, волнуются, умирают, рождаются. Все как в обычной больнице. В клиническом центре на севере Москвы. А вместо этого бетонная крошка, покореженные банки и Край.

– Не знаю, скольких бы тут спасли, – медленно проговорила Кира. – Но можно подсчитать, сколько бы здесь не умерло. Краюшкин, например.

Тарас помолчал. С загривка его рука опустилась на спину и осталась там, между лопаток. Тепло, что исходило от него, прогоняло страх и тревогу. Кира задрала подбородок. Тарас стоял, закрыв глаза и подставив лицо ветру. Кира потянулась и дотронулась пальцами до его скулы. Тарас склонил голову, позволил ей погладить себя по щеке. Ничего преступного, просто дружеская поддержка. Съемка сложная, ночка выдалась та еще. Кира очертила кончиками пальцев линию его губ – верхняя тонкая и строгая, нижняя мягкая. В детстве Тарас часто закусывал ее, сдерживая обиженный рев. Однажды прокусил до крови, и Кира дула на ранку, чтобы не щипало. Тарас перехватил ее руку своей, поднес к губам, легонько поцеловал.

– Да, с Краюшкиным, конечно, жесть. И вообще с этими всеми… – Тарас запнулся, – ховринскими. Это же надо так поехать, чтобы в это верить. Проводник еще… У меня от него волосы дыбом.

– Где? – ухмыльнулась Кира, чтобы не выдать, как под ребрами заворочалось жарким от прикосновения губ к ее пальцам.

– Везде. – Тарас осторожно погладил ее по волосам. – Он же совсем поехавший, а ты с ним нянчишься.

Кира сбросила его ладонь. Рука вернулась ей на плечо, ладонь свободно повисла рядом с левой грудью. От этого резко свело живот. Неуместно и глупо. Абсолютно несвоевременно. Раздражение поднялось и залило все тело, даже липкий пот выступил.

– Мне его жалко, вот и нянчусь, – пробормотала Кира и выбралась из медвежьих объятий Тараса, не понимая, на кого злится – на себя или на него. – Пойдем?

Тот внимательно на нее посмотрел, словно понял и про жар, и про грудь. Кира дернула на себя капюшон толстовки. Если такой проницательный, мог бы и раньше сообразить, что она, пусть маленькая и несуразная, но все-таки может чувствовать, когда ее обнимают и ловят губами руки. К тому же на крыше. Еще и посреди ночи.

– Давай подснимем, как ты тут стоишь, – предложил Тарас. – Хорошо получится.

Ничего странного в этом не было. Тарас часто тренировался на ней, заставлял ходить по улице, останавливаться в лужах света или прятаться в тени, изгибаться странно и глубокомысленно смотреть вдаль. Кира послушно шагала, стараясь держать спину прямее, потом садилась на бордюр и подставляла полоскам света то голую ногу, то острый локоть, а потом не выдерживала и начинала смеяться. Обычно именно эти кадры – последняя грань между наигранной серьезностью и прорывающимся сквозь нее смехом – и были самыми ценными.

– Не надо, ты уже Южина подснял, – отказалась Кира, сложила на груди руки и пошла к лестнице, спрятанной в низкой пристройке в центре крыши.

– Да ладно тебе! – принялся уговаривать Тарас. – Зачем мне Южин, когда можно тебя снимать? С ним-то я за деньги, а с тобой по любви.

Он дурачился. Но от его слов стало еще обиднее. И щеки стало печь.

– А еще ты красивая, – уже вовсю разулыбался Тарас.

– Он, знаешь ли, тоже ничего, – с неожиданной для себя злостью ответила Кира и дернула дверь, та нехотя открылась; с лестницы пахнуло ржавчиной и плесенью.

– Не в моем вкусе, – откликнулся Тарас, догнал ее и потянул к себе. – Ты чего надулась?

Понимать настроение друг друга было их личной суперспособностью класса с четвертого. Стоило Кире обидеться на маму, расстроиться из-за двойки по математике или подхватить простуду, как Тарас уже мчался на помощь – мирить, объяснять, разводить в кипятке порошок с парацетамолом. Стоило Тарасу нахватать замечаний и пинков от старшеклассников, как в дело вступала Кира с ее умением задобрить класснуху и припугнуть пацанву в школьной курилке. Бороться со взаимным чутьем было невозможно. Кира и не стала. Не раздувать же ссору из-за глупых терзаний.

Тарас сгреб ее в объятия с абсолютно братской простотой, по-медвежьи крепко, по-дурацки сильно. Но Кира отстранилась, приподнялась на носочки и прислонилась губами к краешку его губ. Простая дружеская приязнь. Давай оттолкни, рассмейся в лицо, мол, не тупи, Кирка, что за телячьи нежности?

Но Тарас судорожно втянул воздух, ослабил медвежьи объятия и обнял иначе: пробежал пальцами по ее спине, обхватил за талию и притянул к себе. Кира покачивалась, стоя на цыпочках, чтобы их лица были на одном уровне. Тарас смотрел ей прямо в глаза, очень серьезно, будто решал в голове задачку по физике. Кира поняла, что сейчас рассмеется, но он успел раньше.

Его губы оказались мягкими и настойчивыми. Наверное, таким он бывал с другими – большим и решительным. Не останавливающимся на одном поцелуе. Минимум на трех. Между которыми они смотрели друг на друга, словно узнавая заново – надо же, можно и так. Можно гладить колючую щеку ладонью, легонько проводить пальцами по губам и тут же целовать их, позволяя им целовать себя. Можно закинуть голову, чтобы увидеть, как на ночном небе вспыхивают звезды. И тут же целоваться в честь каждой увиденной. Их носы встречались, а зубы сталкивались, но смех не был поводом отстраниться. Они словно тысячу раз уже забирались на крышу, чтобы обнимать друг друга, тереться щекой о щеку, покрывать шею быстрыми и легкими поцелуями и тут же возвращаться к губам, пока руки исследуют тело, скрытое под футболкой, пуховиком и толстовкой.

– Как капуста, – проворчал Тарас и тут же засмеялся.

– Сам решил, что я замерзла, – улыбнулась Кира, упершись лбом ему в плечо.

Ее колотило, но внутри было тепло и тихо. Все встало на свои места. Они попробовали, у них получилось. А мир не раскололся. Теперь можно стоять так, балансируя на пороге лестничной пристройки, не отрываясь, но и не двигаясь дальше. Вся колючая тревожность утихла, сменилась ровным теплом.

– Думаю, нам стоит сходить на второе свидание.

Кира фыркнула.

– А потом я познакомлю тебя с моей мамой.

Тарас отстранился.

– Погоди, я серьезно. Если это… – он сбился, подыскивая слова, – все испортит, то давай лучше не надо.

Кира прислушалась к себе. Тепло никуда не делось. Осталось с ней. И губы легонько покалывало. И тело еще помнило прикосновения.

– Думаю, лучше надо, – решительно сказала она.