– Если он заявит, что имеются весомые улики противустроителя съезда, – не только пустят, но и сами позовут, и под белы ручкиприведут, – уверенно кивнул Черский. И добавил:

– Зато ежели улики эти окажутся не очень весомыми, тотут уж Зубу не поздоровится.

– Ясно, – сказал Карташ. – Без нас Зубковупредъявлять нечего. Два ящика платины, которые он снял с поезда, – еще недоказательство того, что это именно Фрол напал на прииск.

– В точку. Стало быть, главных свидетелей у обвинениянет. Стало быть, Зубу остается второй путь...

– Сорвать сходняк! – догадался Таксист. –Ну... если не сорвать, то уж нагадить изрядно – чтобы гости поняли: раз Фрол несмог обеспечить достойный прием и нормальное, спокойное толковище, то это хренс бугра, а не «черный губернатор», и гнать такого надо в три шеи.

– Опять в точку. Ну что, продолжим «Угадай мелодию»?Каким образом Зуб может нагадить?

– Перессорить этих... гостей-авторитетов, – подалаголос Маша. – Или даже убить кого-нибудь из них.

– Логично, но практически выполнимо, – Черскийоткинулся на спинку стула, сцепил пальцы на затылке. – Охрана у них – мышьне проскочит. Не хуже президентской.

– Подкупить охрану, – не сдавалась Маша.

– Исключено. Говорю же – не хуже президентской.

– Ну, тогда снайпер на крыше... бомба в чемодане...

– Где будет проходить толковище? – спросилГриневский.

– Увы, – Фрол прикрыл глаза. – Сами должныпонимать: это, что называется, информация с грифом «секретно». Однако туда, насход, ни один лишний человек не проберется, это я гарантирую. Там нет крыш, нетокон, нет дверей. Там негде спрятаться снайперу и некуда заложить бомбу.

– Где ж такое место отыскалось-то? – поднял бровиГриневский. – Чтоб без окон и без дверей...

– Не о том думаете, – вставил Черский, но Таксистне обратил на него внимания:

– А Зуб знает, где это место?

– При желании – узнать, разумеется, может. Равно как иадреса, где поселились гости. Но туда, на сход, говорю, не проникнет.

– Я понял, – медленно проговорил Алексей, вспомниввдруг новости по телевизору – еще там, в заимке у Глаголева, – и слова,замбарона цыганского табора. – Пальба на улицах. Бандитские разборки.Отморозки со стволами. Теракты. Поджоги. Погромы... Все что угодно, но лишь бывсем стало ясно: Шантарск – гадюшник и отстоянная яма, а Фрол, принимающаясторона, не может справиться с беспредельщиной и обеспечить порядок даже втакой судьбоносный для всего прогрессивного воровского мира день. И тогдакранты Фролу.

– Правильно, – выдохнул Черский.

– И ничего смешного в этом нет, молодой человек, –сказал Гордеев. – Вот господин Черский, бывший мент, никоим образом кпрогрессивному воровскому миру отношения не имеющий, – однако он на моейстороне. Потому что тоже понимает: при таком раскладе зубковская, мягковыражаясь, нелюбовь ко мне в первую очередь ударит по самому Шантарску. Попростым людям. По обывателям. С гостями-тo ничего не случится, разъедутся – ивсе...

– Предварительно сместив вас, – понимающе кивнулАлексей.

Фрол цепко посмотрел прямо ему в глаза и проговорил:

– Да, сместив меня. Да, а я хочу остаться на своемместе... Но вы напрасно думаете, будто меня волнуют только моя собственнаяшкура и кресло «губернатора». Повторю вслед за Данилом: это мой город, и я занего отвечаю. Плевать, по какой причине и кто именно будет мутить воду итворить беспредел на улицах, – я этого не допущу.

– Это наш город, – мягко поправил Черский. -Ужпростите за патетику.

– Здорово, – зло сказал Карташ. – Простозашибись. Ну а мы-то каким боком во всей этой байде замешаны, а?!

– А вот теперь мы подходим к самому главному, –Черский встал, прошелся по помещению. – К тому, что вам, собственно,предстоит. Или, иными словами, чем вы станете зарабатывать себе жизнь. Сходначинается двадцать четвертого, поэтому мы должны успеть...

– Погоди-ка, Данил, – негромко перебил Фрол иперевел тяжелый взгляд на Гриневского. – Не знаю, как ты, Петр Игнатьевич,отреагируешь, но я считаю, что ты должен знать... Короче, вот.

Он достал из внутреннего кармана пачку фотографий, протянултаксисту.

Таксист взял, посмотрел, вгляделся... И фотографии выпали изего пальцев.

Карташ быстро наклонился, поднял одну... и шепотомвыматерился. Как сквозь вату до него донесся голос Фрола:

– Когда мы нашли ее, уже было поздно. К сожалению, мыопоздали... Прости.

* * *

– ...Думаешь, выгорит? – с сомнением спросилАлексей. На душе было настолько противно, что аж тошнило.

– Должно, – сказал Черский. – Обязано. Зуб,конечно, не дурак, но на такой шанс клюнет непременно. Тем более, именно вы тамнарисуетесь. Даже я бы поверил. И попытал счастья...

– Спасибо на добром слове, – хмыкнулКарташ. – Всю жизнь мечтал о рыбалке на живца. Особливо если сам в ролиживца.

– Не скули. Какой живец? Вы просто последний штрих,последний мазок на полотне, так сказать.

«А фотографии вы спецом приберегли на финал, чтобы Гриня ужточно бросился в бой. А мы, ясный хрен, одного его бы не отпустили... Хитрые,черти...» Он покосился на недвижно сидящего рядом Гриневского и буркнул:

– В гробу я видел такие полотна. Они же не холостымибудут стрелять...

– А ты уворачивайся.

Черский притормозил на пустынной улице имени Революционногобойца Логачева, заглушил мотор. Сказал, получив сотенную от Алексея ипридирчиво изучая ее на просвет:

– Все. Дальше сами... Станиславские.

– У вас ус отклеился, – огрызнулся Карташ. Черскийкриво усмехнулся и пригладил накладные усы.

Со стороны, если слов не слышно, сцена выглядела, как будтохитрозадый усатый частник содрал с не шибко богатых пассажиров лишнийполтинник... По крайней мере, они очень надеялись, что именно так все ивыглядит.

Они выбрались из машины, и Карташ в нарушение всехполученных инструкций, наклонился к приоткрытому окну.

– Черский, – сказал он проникновенно, – яслужил в ВВ. Я знаю ихнего брата. И знаю, что есть не самые мелкие воры,которые мать или дочь родную придушат ради собственной выгоды. А есть воры,которые скорее яйца себе отрежут, чем нарушат воровской закон... или даннуюклятву. Я не знаю, к какой категории относится Фрол, искренне хочу надеяться,что ко второй, но... Теперь поклянись и ты.

Черский секунду помолчал, потом спросил:

– А мне ты поверишь?

– Сам не знаю.

Данил ухмыльнулся.