– Но почему же?

– Потому, что у нас мало денег. Какой может быть Париж,когда уже август на носу, и вот Татьяна Ивановна пишет, что у Файга с первогочисла начинаются какие-то осенние приемные испытания, да и вам с Павликомдовольно уже бить баклуши и пора перед новым учебным годом освежить в памятицелый ряд предметов. Одним словом, будет! Погуляли – хорошенького понемножку!

– Папочка, ты, наверно, шутишь! – взмолился Петя.

– Я сказал! – пробормотал отец.

Видя, что отец перешел на свой обычный тон, Петя сделал ещеодну попытку поколебать его решение.

– Но ты же дал слово, и нечестно с твоей стороны теперьотказываться! – развязно и довольно дерзко сказал Петя.

– Как ты смеешь в таком тоне говорить с отцом! Молчать!Мальчишка! – крикнул Василий Петрович и схватил мальчика за плечи, чтобыхорошенько его потрясти, но, вероятно, вспомнив, что они находятся за границей,ограничился лишь одним коротким рывком, после чего все семейство вдругпочувствовало глубокое облегчение: слава тебе господи, вопрос окончательнорешен, и не нужно больше путешествовать, а прямо ехать через Вену в милуюОдессу.

Только сейчас все поняли, как они безумно устали и как им, всущности, уже давно надоело без передышки трястись в поездах, ночевать вгостиницах, покупать открытки, бегать по картинным галереям, говоритьпо-французски, вместо борща и вареников питаться жеманными швейцарскимисупчиками и тонкими ломтиками твердого жаркого с прокисшим гарниром.

Им хотелось выкупаться в море, съесть добрую «скибку»сахарного монастырского кавуна, напиться из кипящего самовара чайку с клубничнымвареньем и горячими бубликами, на которых так аппетитно тает ледяное сливочноемасло.

Словом, их страстно потянуло домой, и на другой же день ониуехали.

Они так торопились, что даже Вена, где они все-такизадержались на два дня, не произвела на них никакого впечатления. Они ужепресытились. В памяти осталась лишь картина, которую они увидели в окно вагона,уезжая из Вены: багровая полоса заката и бесконечно длинный силуэт города сбашнями, шпилями, флюгерами и колоссальным крутящимся колесом аттракционаувеселительного сада Волькпратер, которое возвышалось над всем городом иказалось странным символом Вены.

От Вены до русской границы плелись мучительно долго, чуть лине двое суток, так как, верный своему принципу экономить на проездных билетах,Василий Петрович решил не тратиться на скорый поезд «шнельцуг», а взял билетына «персоненцуг» – то есть пассажирский. Этот самый «персоненцуг», несмотря навполне приличное, даже красивое название, на поверку оказался не пассажирскимпоездом, а товаро-пассажирским.

За время путешествия по Швейцарии Петя и Павлик сделалисьопытными железнодорожными пассажирами. Они научились безошибочно определятьскорость поезда по телеграфным столбам. Например, если от одного до другогостолба можно было неторопливо отсчитать: раз, два, три, четыре, пять, шесть, –то, значит, поезд шел со скоростью примерно тридцать верст в час. В Швейцариипоезда ходили сравнительно быстро. Между столбами было пять. Попадались поезда,когда между столбами было четыре и даже три. Очутившись же в австрийском«персоненцуге» и посчитав столбы, мальчики убедились, что поезд плетется, какчерепаха: между столбами оказалось десять. Столбы не мелькали в окне один задругим, а каждый столб долго проплывал мимо, лениво таща за собой жиденькиепровода, на которых сиротливо сидели ласточки, а следующий столб так долго непоказывался, что иногда казалось, что его и вовсе никогда не будет. Поездподолгу стоял на всех станциях и полустанках. Плацкартных мест не было. Днем иночью ехали, сидя на твердой деревянной лавке вагона третьего класса,переполненного пассажирами.

Это уже не были хорошо одетые, вежливые и доброжелательныепассажиры швейцарских поездов – туристы и фермеры. Это была австрийскаябеднота: странствующие ремесленники со своим инструментом, резервисты, солдаты,торговки, ветхозаветные евреи в люстриновых лапсердаках, белых чулках, с такимидлинными закрученными пейсами, что казалось, они нарочно приклеены.

Было много славян – чехов, поляков, сербов; иные внациональных костюмах. Они курили вонючие сигары и фарфоровые трубки с длиннымивисячими чубуками и зелеными кисточками. Закусывали сухой австрийской колбасойс чесноком и перцем, отчего весь вагон провонял тяжелым, местечковым запахом,как его назвал Василий Петрович, покрутив носом, – «амбрэ».

Разговаривали на смеси различных славянских языков идиалектов, среди которых еле слышалась немецкая речь.

Большинство пассажиров ехали на короткие расстояния. Накаждой станции одни выходили, другие входили. Один раз на какой-то остановке ввагон вошел старик шарманщик в зеленой охотничьей куртке с пуговицами изнеобделанного оленьего рога, похожий на австрийского императора Франца-Иосифа.Он сел в углу, стал крутить ручку шарманки и сыграл подряд десять венскихвальсов и маршей, после чего снял с плешивой головы свою ветхую тирольскуюшапочку и, по-королевски милостиво кланяясь, обошел пассажиров, но ему никтоничего не дал, кроме какой-то заплаканной женщины, которая вынула из портмоненесколько медных геллеров, завернула их в бумажку и положила в шляпушарманщика, после чего он, кряхтя, взвалил на спину свой разукрашенныйоборванным стеклярусом органчик и вылез из вагона на ближайшей станции.

Поезд поехал дальше, а в Петиных ушах долго еще не умолкалищемящие звуки старой шарманки. Они как нельзя больше соответствовали душевномусостоянию мальчика, бедности и какой-то грустной неустроенности окружающих егочужих людей, вечерним сумеркам и стрекотанью вагонного фонаря, куда австрийскийкондуктор в мягком кепи вставил зажженный огарок, багрово озаривший частьдеревянного простенка с красной запломбированной ручкой тормоза Вестингауза.

На другой день, измученные дорогой, они стали приближаться крусской границе. Шел мелкий дождик. Пассажиры по-прежнему выходили на каждойстанции, но в вагон уже больше не входил никто. На лавке, где сидело семействоБачей, освободились места, но едва Василий Петрович постелил плащ и приготовилвместо подушки дорожный мешок, для того чтобы уложить изнемогающего Павлика,как вдруг откуда ни возьмись появился австрийский солдат, который отпихнулПавлика, во весь рост рухнул на лавку, вытянул ноги в больших подкованныхсапогах, положил голову на дорожный мешок и в тот же миг заснул, храпя на весьвагон.

– Как вы смеете… милостивый государь! – закричал высокимголосом Василий Петрович, побледнев от негодования. – Вы – невежа!