Однако чутье подсказало Пете, что на самом деле она была неДжемма и не Ася. Пожалуй, она подходила для онегинской Татьяны. Но Татьяну Петятоже отверг. В подобном случае ему следовало стать Онегиным, что никак несовпадало с его потребностью взаимной любви.

Княжна Мери и Бэла тоже не подходили, хотя бы потому, чтоПете порядочно-таки надоело быть Печориным, чем он в последнее время сильнозлоупотреблял.

Больше всего годилась Вера из «Обрыва». В ней тоже былочто-то непокорное и таинственное. В таком случае Пете оставалась роль МаркаВолохова, так как на неудачника Райского он был решительно не согласен. Что ж,Марк Волохов – это совсем не плохо. Он еще никогда не был Марком Волоховым.Петя не успел окончательно остановиться на Вере и Марке Волохове, как ему вдругпоказалось, что Клара Милич с ее таинственным загробным поцелуем есть именното, что надо. Она – Клара Милич. Что может быть лучше? Но в ту же минутувнутренний голос сказал Пете, что это тоже неправда.

Между тем любовь не ждала, она не терпела ни малейшегопромедления. И вот, наскоро смешав Татьяну, Веру, Асю, Джемму, оставивзагробный поцелуй Клары Милич и прибавив черный бант в каштановой косе, Петя вконце концов получил «ее» – ту единственную, нежную, на всю жизнь любимую илюбящую, с которой его так мимолетно свела судьба и так безжалостно разлучила.

Горькое чувство разлуки овладело Петиной душой. Все время ониспытывал странное одиночество. Он втайне упивался этим одиночеством, хотя ононе только не мешало счастью путешествия по Швейцарии, но даже как бы усиливалоего.

Больше он не был ни Печориным, ни Онегиным, ни МаркомВолоховым. Он был самим собой, но только каким-то новым, вдруг возмужавшим.

Василий Петрович не без тайной тревоги наблюдал, какменяется Петя, на глазах превращаясь из мальчика в юношу. Он чувствовал, что сего сыном происходит что-то непонятное, и приписывал это обилию новыхвпечатлений. Возможно, так и было. Но он даже приблизительно не мог себепредставить всей той чепухи, вызванной слишком пылким воображением, в которуюбыла погружена Петина душа. Он иногда брал Петю за плечи, заглядывал ему в глазаи своей большой рукой с узловатыми жилами ерошил его волосы.

– Что, Петушок, что, маленький? – ласково спрашивал он сына.

И тогда Петя, готовый заплакать от жалости к себе, мрачноотстранялся и глухо произносил:

– Я не маленький.

При каждом удобном случае он стал пристально смотреться взеркало, стараясь придать своему лицу мрачное и мужественное выражение. Он сталособенным образом причесывать волосы отцовской щеткой, которую старательномочил водой, прилагая все усилия, чтобы волосы не торчали на макушке.

В Интерлакене по настоянию Пети были куплены шерстяные плащии альпенштоки – длинные палки с железными наконечниками для подъема в горы.Петя стал поговаривать о зеленой тирольской шляпе с фазаньим пером и о башмакахсо стальными шипами. Но отец, боявшийся потратить лишний сантим, решительноотказался и не на шутку рассердился.

Даже в самые жаркие дни Петя старался не снимать плаща иносил его не просто, а на испанский манер, закидывая угол через плечо. Если наПавлике плащ выглядел, как скромная пелерина, то на Пете он превращался в«альмавиву».

Павлик простодушно волочил за собой длинную палку, покрытуювишневой корой; Петя опирался на нее, как на посох.

Иногда он мрачно улыбался, отходил в сторону и некотороевремя одиноко стоял на скале, рассматривая о высоты птичьего полетакакую-нибудь деревушку, с маленькой, хорошенькой кирхой на дне долины.

Однажды он уговорил отца подняться в горы в дурную погоду,когда самопишущий барометр на площади Флюэлена чертил на бумажной лентенезаметно вращающегося барабана зловещую ломаную линию.

– Но ведь там сейчас туман, вьюга, и мы ничего не увидим,только зря потратим деньги на фуникулер, – говорил отец, который недавно сужасом выяснил, что круговые билеты не распространяются на линии фуникулеров.

Но Петя с жаром стал доказывать, что в хорошую погоду в горыподнимаются решительно все, и тогда там нет ничего интересного, кроме надоевшихснеговых вершин и глетчеров, в то время как в дурную погоду, когда все другиепутешественники трусливо сидят внизу, в отелях, именно и надо подниматься вгоры, для того чтобы своими глазами увидеть снежную бурю в июле.

– Ты пойми, что этого же никто, никто не увидит, кроме нас!– настойчиво повторял Петя.

В конце концов он убедил отца, и они сели в косой, ступенчатыйвагон электрического фуникулера, который медленно повез их почти вертикальновверх по зубчатым рельсам.

Как и следовало ожидать, кроме них, в вагоне не было другихпассажиров. Долго ползли по очень крутому склону, поросшему сначала сосновымлесом, а потом еловым. Деревья плавно сползали вниз по диагонали, так чтосначала Петя видел над собой их корни, а потом под собой острые верхушки,увешанные шишками, которые, уменьшаясь, скрывались внизу, в солнечном туманежаркого июльского дня. Иногда среди папоротников кипели белые лестницыводопадов.

Становилось свежей. Кончился лес. Сверху сползла последняястанция чистенький домик с мокрой крышей. Семейство Бачей вышло из вагона.Василий Петрович порылся в бедекере, и они отправились дальше пешком в гору, средичерных валунов, покрытых серебристыми лишаями.

Здесь уже замечались первые признаки тумана. Было трудноидти в скороходовских сандалиях вверх по скользкой кварцевой щебенке.Каменистая почва была покрыта стелющейся растительностью – цикламенами, альпийскойрозой. И наконец, среди сырого мха Петя нашел первый эдельвейс, странныймертвый цветок в виде звездочки, как бы вырезанной из белого сукна. Петя сорвалего и прицепил к груди, засунув в вырез своей матроски.

Линия горизонта стала очень высоко и близко, и оттуда,переваливаясь, полз серый туман. Все вокруг потемнело. Они вошли в облако.Стало очень холодно. В одну минуту шерстяные плащи поседели от водяной пыли. Ихохватили густые сумерки. Подул пронзительный ветер, неся прямо в лицо потокимелкого ледяного дождя.

Василий Петрович сердито велел возвращаться назад. Но Петярешительно продолжал шагать в гору, декоративно кутаясь в плащ и стуча железнымнаконечником альпенштока по мокрым камням.

Стало еще холодней. Среди капель дождя замелькали сначаламокрые, а потом и сухие снежинки. Мгновенно дождь превратился в снежную метель.

– Назад! Сию же минуту вернись! – кричал отец.