– Гости уже ушли? – спросила Теа.

– Нет еще, но я отправляюсь спать, и ты спи, – ласково сказал отец и поцеловал ее.

– Как опера?

– Очень даже неплохая.

– А публика?

– Занудная.

– Как поужинали?

– Отвратительно.

Теа хихикнула.

– Ты медвеженок, папа, я люблю тебя даже больше, чем своего мишку.

– Папа медведь и дочь у него медведица, только маленькая, – засмеялся отец и обнял ее нежно-нежно.

– Когда эти американцы уйдут? – спросила Теа. – Им ведь, наверное, тоже завтра рано вставать?

– Конечно, но они молодые и могут позволить себе недоспать. А я уже старенький, мне пора на боковую.

– Да, сорок один год – это очень много, я знаю, но ты не выглядишь стареньким. Все мои подруги в тебя влюблены.

– Спокойной ночи, болтушка, – засмеялся отец и, поцеловав ее в лоб, ушел.

И снова она проснулась, на этот раз от знакомых ритмов бразильской самбы. Часы показывают два. Теа встала, вышла из своей комнаты, пересекла коридор и остановилась перед открытой дверью гостиной, откуда лился свет и доносились ритмичные звуки музыки.

В щель она увидела маму. Мама танцевала и, танцуя, раздевалась в такт музыке. Двое молодых американцев с бокалами в руках с улыбками смотрели на нее. Теодолинде словно кто-то сжал железной хваткой горло. Она без сил опустилась на пол и начала плакать.

Вдруг рядом оказался отец. Он настежь распахнул дверь и сказал американцам:

– Вы двое – вон отсюда!

Потом он повернулся к Марте.

– Оденься, – приказал он ей, – с этой минуты ты больше мне не жена. Я слов на ветер не бросаю.

Потом он поднял Теодолинду на руки и отнес в постель.

Когда она утром проснулась, отца в доме не было. Он ушел, ушел навсегда и никогда больше сюда не вернется.

Теа схватила своего старенького любимого медвежонка и изо всех сил швырнула в окно. Потом она свесилась с подоконника, чтобы посмотреть, где он, и упала сама. Она летела долго и медленно, кружась в темноте как осенний лист, и, наконец, приблизившись к асфальту, увидела своего дорогого облезлого медвежонка. Ласково улыбаясь, он пошел к ней навстречу. Нет, это не медвежонок, это папа.

Теа улыбнулась, ей захотелось протянуть руки к отцу, который выглядит так смешно с марлевой маской на лице, с поднятыми вверх руками в резиновых перчатках.

– Теа, ты меня слышишь? – спросил он озабоченным тоном.

Теодолинда открыла глаза и тут же снова их закрыла.

– Ты меня слышишь, девочка моя, я знаю, – говорит отец. – Сейчас ты заснешь, а когда проснешься, все уже будет позади.

Теа продолжила свое плавное кружение в темноте, а потом исчезли последние краски и звуки, и она погрузилась в небытие анестезии.

Гермес внимательно посмотрел снимки грудной клетки, фиксируя в памяти каждый перелом, полученный дочерью в результате чудовищной автомобильной аварии, внутренне сосредоточился и, наконец, сказал:

– Ладно. Начали.

Справа, как обычно, стоял один из его помощников, Франко Ринальди, слева – специалист по операциям в области грудной клетки Луиджи Този, напротив – хирургическая сестра, в головах Теодолинды – анестезиолог и его помощник.

По закону Гермес не имел права находиться в операционной: его отстранили от работы до решения суда, но Този, после того как Марту с Теодолиндой доставили в больницу, распорядился его немедленно вызвать. Девушка была в таком тяжелом состоянии, что врач счел необходимым присутствие на операции профессора Корсини.

– Корсини не может оперировать, профессор, – с показным смущением заметил Ринальди, и было неясно, имеет ли он в виду законность участия Гермеса в операции или профессиональные навыки своего недавнего шефа.

– Меня не интересует ваше мнение, – резко оборвал его Този.

Молодому самоуверенному хирургу ничего не оставалось, как промолчать, хотя в душе он не сомневался, что девушка обречена и неудачная операция, да еще и при участии подследственного профессора Корсини, может очень навредить Този.

Марта Монтини была в шоке. Кроме легкой травмы головы, у нее ничего не обнаружили, поэтому, учитывая тяжесть аварии – машина столкнулась с огромным грузовиком, – можно было сказать, что ей крупно повезло.

Гермес, проходя по коридору клиники, лишь мельком взглянул на бывшую жену и тотчас забыл о ее существовании. Все его мысли были о дочери, получившей множество тяжелейших переломов в результате этого трагического происшествия. Гермес стал вспоминать аналогичные операции, проводимые им в Соединенных Штатах во время стажировки, и потом здесь, в отделении экстренной помощи, где он работал дежурным хирургом.

– Только честно, сколько у нас шансов? – спросил он Този, понимая, что вопрос глупый, – он и сам прекрасно понимал, что положение почти безнадежное.

– Процентов сорок, от силы пятьдесят, – ответил Този, – случай очень тяжелый.

Гермес перебрал в памяти схожие травмы, которые ему приходилось оперировать, и вспомнил, что после многочасовых сложнейших операций немногие остались в живых.

Теа находилась между жизнью и смертью, все были напряжены – ведь на операционном столе лежала не безымянная жертва автомобильной катастрофы, а родная, единственная дочь профессора Корсини.

Дважды за время операции сердце Теодолинды останавливалось, и дважды Гермес массировал его собственными руками, заставляя вновь сокращаться и перекачивать кровь. Гермес вспомнил, как однажды сорвал с лица маску и бросил на пол скальпель после неудачной попытки реанимировать остановившееся сердце. Нет, с дочерью такого не должно случиться!

В вестибюле больницы Джулия сидела уже пять часов, дожидаясь окончания операции. Это она нашла его и привезла в больницу, это она сообщила ему страшную весть. Только один раз она покинула на несколько минут свой пост, чтобы позвонить Джорджо, а потом снова вернулась к дверям хирургического отделения и застыла на лавке в скорбном, почти безнадежном ожидании.

Здесь и нашел ее Гермес. Стянув с головы шапочку, он сел рядом с Джулией и тихо сказал:

– Она жива.

Ничего более определенного он не мог ей сейчас сообщить. Взяв безжизненную руку Джулии, он поднес ее к губам и поцеловал.

– Поезжай домой, отдохни, – настойчиво сказал он. – Завтра позвоню.

Джулия не стала спорить и отправилась домой, а он пошел в отделение реанимации, куда поместили Теодолинду после операции. Когда он еще учился в университете, один преподаватель говорил, что работа в реанимации, как, впрочем, и в экстренной хирургии, требует высочайшей профессиональной подготовки и сплоченности всего персонала. Там уж никого не обманешь, сразу видно, кто чего стоит.