Не мысля себя вне операционной, он согласился работать бесплатно в отделении неотложной хирургии. Он не имел могущественных покровителей из числа медицинских светил, которые могли бы открыть ему дорогу к блестящему будущему, а пробиться самому было очень трудно. Поэтому, когда профессор Артуро Микелетти предложил ему должность ассистента в своей клинике в Сассари, он был готов согласиться.

В это время на научную конференцию в Милан приехал Адольф Шнайдер.

– Конечно, ты умен и талантлив, кто же спорит, – сказал он Гермесу, – но этого недостаточно, чтобы сделать карьеру. Надо походить в учениках у какого-нибудь влиятельного босса, делая вид, что ты ловишь каждое его слово. И уверяю тебя, так принято везде, не только в Италии.

– Ты прав, возможно, Микелетти мне поможет, – согласился с другом Гермес.

– Учиться тебе у него решительно нечему, ты и без него классный хирург. Первый еще не значит лучший.

– Зато от него многое зависит. Похоже, у меня нет выбора – или ехать к нему, или остаться ни с чем после стольких лет усилий.

Они гуляли по центру, останавливаясь перед пышными фасадами, и Шнайдер невольно сравнивал по-домашнему уютный Милан со своей родной Веной, неповторимую красоту которой определяло гармоничное соединение свободных пространств с монументальными строениями.

– Ты молодец, Гермес, – с теплотой в голосе сказал Шнайдер и хлопнул Гермеса по плечу.

– Жаль только, что об этом, кроме нас с тобой, никому не известно, – засмеялся Гермес.

– Ты не прав и сам об этом знаешь. Регалии – не самое главное в жизни. – В голосе Адольфа послышалась наигранная бодрость. – Из каких соображений ты не остался в Америке? По-моему, ты создан для этой страны, а она для тебя.

Гермесу трудно было объяснить, что он не мыслил своей жизни без Италии, без Милана, где родился в нищете и всего добивался сам.

– Боюсь заболеть ностальгией, как многие эмигранты, – коротко объяснил он.

– Тоска по родине? – несколько иронично спросил Шнайдер и, изображая игру на мандолине, запел грустную песню итальянских эмигрантов «Далекая Санта Лючия».

– Вроде того, – буркнул Гермес, демонстрируя своим видом, что продолжать этот разговор ему неприятно.

– Если я буду нужен тебе, – на прощание сказал Шнайдер, – ты знаешь, где меня искать.

– Спасибо, Адольф, – искренне поблагодарил его Гермес. – Я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою поддержку.

Шнайдер вернулся в Америку, а Гермес остался наедине со своими проблемами. Да, он понимал, что с помощью одного только таланта ему наверх не пробиться: всесильные короли от медицины, окружив себя верной стражей, не пускают в святая святых непосвященных. Вместе с тем ему так не хотелось покидать Милан и отправляться в Сардинию к Микелетти. Неожиданно случилось событие, которое сыграло решающую роль в его карьере и жизни.

Дверь кабинета приоткрылась, и в нее заглянула заведующая приемным покоем.

– Доктор Корсини, вас к телефону, – сообщила она.

Наклонившись над женщиной, которая лежала на кушетке со страдальческим выражением лица, Гермес осторожно ощупывал ее вздутый напряженный живот.

– Вы же видите, я занят, – не поднимая головы, ответил он.

– Прошу прощения, – голос заведующей слегка дрожал от волнения, – но вас просит к телефону сам профессор Монтини.

– Скажите ему, что я не могу прервать прием, – рассеянно сказал Гермес, который думал в эту минуту о том, чем вызван такой болезненный живот – желудочной инфекцией или кровотечением, требующим немедленного хирургического вмешательства.

Аттилио Монтини, хоть и был однофамильцем миролюбивого Римского Папы, славился своими грубыми диктаторскими замашками. Один из последних хирургов старой формации, знаменитость, он сочетал в себе талант истинного ученого с цинизмом дельца, никогда не забывающего о своей выгоде. Весь персонал больницы боялся его как огня, и даже уважаемые, маститые врачи не были застрахованы от его оскорбительных выговоров.

– Так и сказать? – ужаснулась заведующая.

– Так и скажите, – насмешливо бросил Гермес и снова повернулся к пациентке. – Нам с синьорой надо кое в чем разобраться, поэтому не отвлекайте нас, пожалуйста.

Больная благодарно взглянула на молодого доктора, а заведующая все не уходила.

– Может быть, сказать ему, что вы в операционной? – неуверенно спросила она, заранее зная, что для профессора Монтини никаких уважительных причин не существует.

– Говорите, что хотите, только дайте мне, наконец, работать!

Он существовал в ином мире, чем Аттилио Монтини, который, как звезда первой величины, вращался среди других звезд. Этот мир был далек от Гермеса, как чужая галактика.

Когда после дежурства он подошел к своему шкафчику в раздевалке, то обнаружил прилепленную к дверце записку: «Вас просил зайти профессор Монтини». Гермес уже забыл о его телефонном звонке, но, прочтя записку, вспомнил и удивился настойчивости грозного профессора.

Гермес поднялся на третий этаж и свернул в небольшой коридор, обшитый панелями темного полированного ореха. В конце коридора была дверь, которая вела в святая святых – апартаменты профессора Монтини. Красивая и холеная медсестра, привыкшая по примеру патрона смотреть на посетителей свысока, пропустила его в приемную и предложила обождать в одном из роскошных кресел, обитых тончайшей серо-голубой лайкой. Обстановка приемной свидетельствовала о хорошем вкусе ее хозяина, не говоря о том, что стоила наверняка сумасшедших денег. Гермесу, снимавшему убогую комнатенку в дешевом доме, показалось, что он попал в королевские покои. Стены были задрапированы натуральным льном кремового цвета, и на одной из них красовалось большое полотно Ренато Гуттузо с женскими фигурами на фоне сицилийского пейзажа.

– Нравится? – Неожиданно прозвучавший вопрос заставил Гермеса обернуться. На пороге кабинета стоял Аттилио Монтини.

– Очень нравится, – искренне признался Гермес.

– В картинах Гуттузо столько глубокого смысла, что я не устаю им восхищаться, – любуясь своим сокровищем, сказал Монтини. – А, впрочем, чем мы хуже? – и его острые черные глазки впились в Гермеса.

– Хуже кого, Гуттузо? – не понял тот.

– Не только Гуттузо, а художников вообще. Ученый ведь тоже своего рода художник. Мы привыкли говорить «великий роман», «бессмертная картина», «гениальные стихи», а разве уникальная хирургическая операция не заслуживает подобных похвал? Выдающийся ум, подкрепленный высоким профессионализмом, способен создавать истинные шедевры в любой области.

– Интересная мысль! – внимательно выслушав Монтини, сказал Гермес. – Пожалуй, я с вами согласен.

– То-то же, мой юный друг! – неожиданно улыбнувшись, сказал Монтини. – Строительство собора, открытие термоядерной реакции, создание художественного полотна или удачно выполненная тонкая операция – это, по существу, одно и то же, потому что ни одно из вышеназванных достижений невозможно без участия творческой интеллектуальной личности. Вероятно, я могу показаться вам самонадеянным, но я считаю, что творческий, одаренный человек просто обязан знать себе цену и занимать в обществе такое положение, которого достоин. Впрочем, я уже заморочил вам голову. Не пройдете ли в кабинет?