Я никогда не забуду тот первый урок. Я сидел в жилой комнате отца, маленьком помещении с обшитыми деревом стенами, кроватью, алтарём и местом для пяти-шести людей. Половину комнаты занимали окна, через которые показывалось закатное солнце золотисто-красного цвета.

Он сказал: «Посмотри вокруг распахнутыми органами чувств, замечая все объекты, испытывая все ощущения. Ничего не останавливай. Можешь ощутить эту открытость, это простое осознавание вещей, которые видишь, слышишь или чувствуешь?».

Я кивнул.

Заходящее солнце за окном с видом на широкую долину, настоящее физическое тепло отцовского тела, его добрый, но пронизывающий взгляд, ощущение твёрдого деревянного пола под ногами – со всем этим было бы сложно не осознать множественность феноменов. И его благосклонный совет испытать эту осознанность – открыто, без суждений – оказал на меня мощное воздействие. В его манере без слов и жестов дать понять, что можно, воздерживаясь от суждений, ценить любые вещи, которые я видел, слышал или ощущал, было нечто магическое.

Потом он сказал: «А теперь направь то же осознавание на ум, который открыто воспринимает все эти вещи. Вместо того чтобы смотреть во внешнее пространство, посмотри во внутреннее».

Он развернул кисти рук ладонями вовне, чтобы проиллюстрировать, как мы обычно воспринимаем, смотря во внешний мир, а затем повернул их ладонями внутрь, изображая ум, который воспринимает сам себя. Потом он опустил руки на колени, чтобы продемонстрировать, как отпустить – перестать прилагать какие-либо усилия, чтобы смотреть, и позволить всему чему угодно случаться (или не случаться).

В тот момент – благодаря уверенности и пониманию, достигнутым им за годы практики, – я уловил проблеск внутреннего пространства, которое было ясным и открытым, полностью свободным от концепций или суждений, и в котором – или через которое – появлялся и исчезал целый мир феноменов. Около секунды длилось моё прямое видение того, что в буддийской традиции принято называть сущностью, или природой, ума: светоносной, безграничной осознанности, не рассечённой на «субъект» и «объект», на «я» и «другие», «воспринимающий» и «воспринимаемое». Все различия между «наблюдателем» и «наблюдаемым» стёрлись, и я на мгновение испытал полное отсутствие разъединённости между всем тем, что ощущал, видел и чувствовал, и осознанностью, которая видела, чувствовала, ощущала. В тот момент растворилось даже усилие, необходимое для полноты внимания применительно к чему-то, и осознанность стала естественной; ясность, открытость и теплота просто были.

Это было, как описывают некоторые буддийские тексты, подобно пробуждению посреди сна, при котором мы продолжаем спать. Внезапно я доподлинно знал, что всё, что испытывал, происходило в сфере моей осознанности, но этот опыт был лишён умственных, эмоциональных или физических ярлыков. У меня родилось ощущение безмерной свободы и богатства возможностей, неотделимых от моей способности осознавать всё, что рождалось из этого огромного потенциала. Не то что бы я назвал этот опыт каким-то экстраординарным или мистическим, скорее, я сравнил бы его с глубоким ощущением полного расслабления, как если бы вы опустились в удобное кресло после тяжёлого дня.

Это постижение нераздельности осознанности и переживания этой самой осознанности – пробуждение посреди сна – и есть подарок Будды человечеству, а мне – личный подарок от моего отца.

Тогда в Наги Гомпе мне не хватило времени, чтобы научиться у отца разным средствам и методам для стабилизации этого переживания чистой, ясной и открытой осознанности.

После возвращения в Таши Джонг я стал «одалживать» из монастырской библиотеки книги по медитации, чтение которых на тот момент не входило в программу обучения тулку. В первые годы учёбы акцент делался на чтении, правописании, заучивании ритуальных текстов и других занятиях, связанных с выполнением ритуалов и участием в групповых церемониях.

Но вернувшись в Таши Джонг, после того как я прикоснулся ко внутреннему пространству, тот дерзкий, свободолюбивый дух, знакомый мне с детства и подавляемый в течение последних двух лет, пока я старался быть примерным тулку, стал вновь заявлять о себе. По-прежнему следуя учебному плану тулку, я одновременно начал тайком изучать некоторые классические тексты по медитации. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, в чём состоит ценность системы медленного, постепенного обучения, применяемой в Таши Джонге и многих других монастырях Тибета, Индии, Непала, Азии, Европы и обеих Америк: уроки, представленные в тех учебниках, напрочь сбили меня с толку.

Тогда как начальное обучение в Таши Джонге было сосредоточено исключительно на теории и правилах внешнего поведения, тексты по медитации, добытые мной в монастырской библиотеке, в ярких красках и в мельчайших деталях описывали положительные и отрицательные аспекты так называемого «внутреннего поведения»: мысли и эмоции, которые были обозначены как «плохие» или «хорошие», или, выражаясь современным языком, как «негативные» или «позитивные», «конструктивные» или «деструктивные». Гнев, к примеру, гарантировал вам прямой путь в ады, где на протяжении миллиардов лет вас будут варить в котлах, наполненных кипящим свинцом. Желание приведёт к рождению в так называемом адском мире голодных духов, населённом существами с малюсенькими ртами и огромными животами, которые никогда не могут насытиться. Сексуальное влечение – особо актуальная тема для молодого человека, пытающегося справиться с неистовствующими гормонами, – было под абсолютным запретом для монахов и монахинь.

Сказать, что я пребывал в замешательстве, значит ничего не сказать.

Первые два года пребывания в Таши Джонге я изо всех сил старался следить за своим поведением. Теперь, когда я мельком увидел природу своего ума, я был в ужасе от увиденного. Меня посещали не особо «хорошие» или «конструктивные» мысли и эмоции. Я был агрессивным, беспокойным, бескомпромиссным, критичным и похотливым. Я решил, что был плохим человеком, потому что во мне рождались мысли и эмоции, обозначавшиеся в классических текстах как «дурные». Жестокий и тайный судья, почти что бог, захватил надо мной власть, неусыпно наблюдая за мной и следя за всеми моими мыслями и чувствами.

Мне было так стыдно за свои мысли и чувства, что я никогда не рассказывал о них учителям, главным образом потому, что они постоянно твердили о том, что тулку должен быть образцом целомудрия, доброты, милосердия и сострадания.

«Как, – поражался я, – у тулку может возникать столько нехороших мыслей? У тулку не должно быть таких проблем».

Мои учителя никогда не говорили о подобной дилемме; они никогда не рассматривали идею, что ты можешь быть тулку и при этом тебя могут обуревать дикие, непредсказуемые мысли и чувства.

Конфликт между хорошим тулку и плохим тулку настолько обострился, что я не мог спать по ночам. Мой ум кипел: «Ты должен быть таким и этаким. Должен думать так и этак». У меня начались галлюцинации. Деревья, ветер и даже фотографии в монастырском храме стали со мной говорить о моих проблемах. В результате ухудшилось моё физическое состояние. Я стал обильно потеть. У меня болела шея, появились язвы на коже, коросты на голове, мучило жжение в желудке. Когда я пошёл на осмотр к врачу, он сказал: «У вас стресс. Принимайте витамины группы В. Должно помочь».